— Начальства в Петербурге много, всем места не хватает, — ответил он Серафиме на ее молчаливое осуждение скоропалительных действий Гагемейстера. — Скоро на покой пойду. Только бы человека подходящего найти. Павла растил...

В первый раз заговорил с ней о крестнике. Женщина торопливо ушла в свою горенку. Истинное горе не забывается. Тихая, большая, опустив голову на сильные мужские руки, она до вечера просидела у окна.

Раза два Гагемейстер встречался с правителем на корабле. Здесь, в своей каюте, среди подчиненных, он чувствовал себя уверенней, однако не настолько, чтобы решиться на последний шаг. Знакомясь с бумагами, опрашивая людей, видя широкий размах начинаний и дел хозяина российских колоний, он понимал, что доносы лживы, придирка к запущенности отчетов — чистая глупость. Он был достаточно умен, чтобы не видеть, чего лишится компания, да и вся Россия с уходом Баранова. Но он также понимал, чего от него хотят, а давняя приниженность перед правителем и зависть маленького к большому грызли его честолюбивую душу.

В первое же посещение Барановым корабля капитан-лейтенант снова заговорил о претензиях калифорнийского губернатора и о том, почему правитель в таких важных делах не имеет мнения департамента иностранных дел.

— Доверие, господин главный правитель, — заявил Гагемейстер, стоя за узеньким столиком, на котором лежали бумаги, — кое правительство делает компании, предоставляя управлению ея столь обширные пограничные страны, налагает на нее обязанность избегать всего вообще могущего нарушить доброе согласие с соседственными державами...

— А сие, господин капитан-лейтенант... — Баранов поднял голову, удобнее облокотился на ручки кресла, — сие — дело главного правления в Санкт-Петербурге. С министрами сноситься чести лишен. Действую же по воле правления и на основании высочайших привилегий, пожалованных компании. И по малому моему разумению, льщу себя уверенностью, что законов державы не нарушаю.

Он расстегнул сюртук, вынул из бокового кармана сложенный вчетверо, пожелтевший, мелко исписанный лист, развернул его, достал очки.

«...Второе, — начал читать он копию дарованных царем привилегий. — Делать ей новые открытия не токмо выше 55 градусов Северной широты, но и за оный далее к Югу и занимать открываемые ею земли в Российское владение на прежде предписанных правилах, если оные никакими другими народами не были заняты и не вступили в их зависимость.

Третье. Пользоваться ей всем тем, что доныне в сих местах как на поверхности, так и в недрах земли было ею отыскано и впредь отыщется, без всякого со стороны других на то притязания.

Четвертое. Позволяется Компании на будущее время, по надобности и лучшему разумению ее, где она за нужное найдет, заводить заселения и укрепления для безопасного жилища, отправляя в сей край суда с товарами и промышленниками, без малейшего в том препятствия.

Пятое. Производить ей мореплавание ко всем окрестным народам и иметь торговлю со всеми около лежащими Державами, по изъявлению от них доброго на то согласия и по Высочайшем сего утверждении, для приведения в большую силу и пользу ее предприятий...»

Он кончил читать, сложил бумагу, снял очки.

— Извольте видеть, сударь, разбоем не занимаюсь, чужие владения не захватываю, с державами не воюю. А в Калифорнии вам самому дела отменно известны.

Неожиданно разболелась спина — продуло при переезде на шлюпке. Баранов поднялся с кресла, нашел свой картуз и накидку.

— Ветер крепкий будет ночью. Байдары закрепить нужно, — сказал он, заканчивая разговор.

Почти то же произошло и в последующие встречи. Капитан-лейтенант готовился к разговору, настраивал себя держаться со стариком независимо и резко, но ничего не выходило. В присутствии правителя он не решался предъявить ему ни одно из своих обвинений.

А проверка магазинов и книг действительно подтвердила возможность неблагополучия. Книги велись не изо дня в день, товары и припасы отправлялись без подробных ведомостей, отчеты Кадьякской и Уналашкинской контор вовсе не были представлены. Расходы казались огромными, одного рому было выпито на тысячи рублей. Тогда Гагемейстер решил окончательно, что перед ним чудовищные злоупотребления и что руки у него развязаны.

Он вызвал Хлебникова, велел написать, согласно секретной инструкции, письмо Баранову. В нем, не объясняя ничего, сухо и кратко просил официальной беседы. Через час, пригласив командира «Суворова», вместе с ним, в полном парадном мундире, при шпаге и орденах, отправился во дворец правителя. Теперь он был важен и строг. Он олицетворял власть.

Баранов читал у себя в зальце. В очаге трещали две плахи душмянки, распространяя тепло и легкий запах дыма, на столе стояли приготовленные Серафимой свечи. Было еще рано, но весь день ползли тучи и, казалось, вот-вот стемнеет. В ожидании прихода Гагемейстера правитель читал донесение начальника редута св. Михаила в Нортоновом заливе, доставленное еще вчера «Алеутом», вернувшимся из плавания к северным берегам Аляски.

Начальник сообщал, что промысел песцов был удачным, что китобойная шхуна неизвестной нации хотела пристать к берегу, но, увидев российский флаг на редуте, скрылась, что в крепостцу опять приходил старый траппер Кулик и сказал, что нашел золото. Однако после того как в пургу погибла его дочь Наташа, помогая индейской сквау с ребенком переправиться через Юкон, и собаки притащили на нартах ее замерзшее тело к стоянке старика, Кулик, видимо, тронулся умом. Один, с ружьем и котомкой, он все бродит и бродит по самым недоступным местам, неизвестно чем питаясь и как существуя. Злодей Лещинский, которого он все еще продолжает разыскивать, по всей видимости, бежал в Канаду...

Правитель забыл о Гагемейстере, о дневных заботах и делах, несколько раз перечитывал это место, воскрешая в памяти недавнее прошлое, горе не только его одного. Он помнил, как после гибели Павла Кулик и Наташа покинули Ситху, первый — чтобы найти убийцу, вторая — чтобы хоть куда-нибудь уйти. Он словно видел их через годы и пространства... Далеко-далеко, среди горных ущелий, через скалистые перевалы, двигались двое людей. Высокий, сутулый старик нес поклажу и ружья, девушка шла налегке. Тоненькая, в длинной меховой парке, она часто останавливалась, смотрела на синевшую внизу лесную равнину, на белые хребты Кордильеров, на дальнюю, чуть приметную полосу океана. Потом догоняла спутника. Оба шли к верховьям Юкона, уходили в суровую страну, быть может, совсем...

— Александр Андреевич! Офицеры! — приоткрыв дверь, скороговоркой доложил Николка. Он переписывал бумаги в соседней горнице и первый увидел в окно Гагемейстера и Понафидина, приближавшихся к дому правителя.

Баранов положил на бюро донесение, снял очки... Сегодняшнее письмо капитан-лейтенанта против воли его расстроило. Он потому и