— Смотри, что Доротея нашла для тебя, — сказал он Эриху, передавая ему надкусанную половинку плитки шоколада, и улыбнулся, когда мальчик сорвал фольгу. — Только не всю сразу.

— Вы так добры к нему, — сказала Лина. — Ей лучше?

— Рот еще опухший, — сказал он. Пьяный солдат две ночи назад залепил ей пощечину. — Шоколад по крайней мере не употребляет.

— Мне можно к ней? — сказал Эрих.

— Вы разрешаете? — спросил Розен у Лины и, когда та кивнула, сказал: — Иди, но не забудь сделать вид, что она выглядит как прежде. Поблагодари ее за шоколад и скажи только: «Жаль, что у вас болит зубик».

— Знаю, синяка я не вижу.

— Правильно, — спокойно сказал Розен. — Синяка ты не видишь.

— Я могу помочь? — спросила Лина.

— С ней все в порядке, только распухла немного. Мой ассистент поможет ей поправиться, — сказал он, передавая Эриху рюкзак. — Мы недолго.

— И такую жизнь ты ей предлагаешь, — сказал Эмиль Джейку, когда они ушли. — Проститутки и евреи.

— Замолчи, — сказала Лина. — Ты не имеешь права так говорить.

— Не имею права? Ты моя жена. Розен… — Он пожал плечами. — Как они прилипли друг к другу.

— Прекрати. Перестань болтать. Он о мальчике ничего не знает.

— Они всегда узнают друг друга.

Лина испуганно взглянула на него, затем встала и принялась убирать со стола.

— Наш последний вечер, — сказала она, складывая тарелки стопкой. — И ты умудрился его испортить. Я надеялась, мы с удовольствием поужинаем.

— С собственной женой и ее любовником. Большое удовольствие.

На какое-то мгновение она уязвленно замерла с тарелкой в руках, а затем положила ее в стопку.

— Ты прав, — сказала она. — Ребенку здесь не место. Сегодня вечером отведу его к Ханнелоре.

— Ты не успеешь вернуться до комендантского часа, — сказал Джейк.

— Я останусь там. Мне здесь тоже не место. Можешь сам слушать эту белиберду. Я устала.

— Ты уходишь? — спросил Эмиль, застигнутый врасплох.

— А что? Не с тобой же оставаться. Попрощаемся здесь. Мне тебя жаль. Ты обижен и зол — зачем так расставаться? Мы должны радоваться друг за друга. Ты уедешь к американцам. Ты хочешь той жизни. А я…

— А ты останешься с проститутками.

— Да, я остаюсь с проститутками, — сказала она.

— Как ты смеешь? — сказал Джейк.

— Все в порядке, — сказала Лина, покачав головой. — Он не то имеет в виду. Я знаю его. — Она подошла к Эмилю. — Не так ли? — Она подняла руку, чтобы положить ему на голову, но, посмотрев на него, опустила. — Такой злой. Посмотри на свои очки, опять грязные. — Она сняла с него очки и привычным жестом протерла их юбкой. — Вот теперь видно.

— Я вижу очень хорошо. Все как есть. То, что ты наделал, — сказал он Джейку.

— Да, что он наделал, — повторила Лина устало и почти грустно. — Спас тебе жизнь. А теперь дает шанс начать новую. Ты хоть это понимаешь? — Она снова подняла руку и на этот раз положила ему на плечо. — Не будь таким. Помнишь, во время войны — сколько раз? — мы думали, выживем или нет. Тогда значение имело только это. И мы выжили. Может быть, именно для этого — для новой жизни для обоих.

— Выжили не все из нас.

Она убрала руку.

— Нет, не все.

— Для тебя, пожалуй, удобно, что Петера нет в живых. В твоей новой жизни.

Отреагировали только ее глаза — веки дернулись.

Джейк с яростью посмотрел на Эмиля:

— Слушай, ты, ублюдок…

Лина махнула рукой, останавливая его.

— Достаточно, мы и так много наговорили. — Она презрительно посмотрела на Эмиля. — Боже, и ты говоришь это мне.

Эмиль промолчал, уставившись в стол.

Лина подошла к письменному столу, открыла ящик и достала фотографию.

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она, передавая снимок. — Нашла в своих вещах.

Эмиль, моргая, поставил снимок перед собой, внимательно посмотрел на него; плечи его опустились, он как-то весь обмяк, даже глаза потеплели.

— Какая ты… — сказал он тихо.

— И ты, — сказала над его плечом Лина — так интимно, что на секунду Джейк почувствовал себя лишним в комнате. — Ну как?

Эмиль взглянул на нее, затем отбросил фотографию и встал. Она еще секунду смотрела на него, потом он развернулся, молча прошел по комнате и закрылся в спальне.

Джейк взял фотографию. Молодая пара стояла в обнимку на снежном склоне. Лыжные очки подняты на вязаные шапочки. Улыбки, широкие и чистые, как снег позади них. Такие молодые, будто и не они вовсе.

— Когда снимались? — спросил он.

— Когда мы были счастливы. — Она забрала у него фотографию и снова посмотрела на нее. — Вот твой убийца. — Она положила фотографию. — Я отведу Эриха. Посуду помоешь сам.

— И не ищите меня, я сам буду следить за вами, — сказал Гюнтер, и действительно — когда Джейк и Эмиль пришли на парад, его нигде не было видно. Затерялся среди толпы военных, которая собиралась вокруг Бранденбургских ворот и беспорядочно растекалась через пустошь Тиргартена и далее по шоссе Шарлоттенбургер. Союзники победили даже погоду — к началу парада на хмуром небе исчезли тучи, засияло солнце, ветерок все сильнее трепал ряды знамен. В арке ворот висели портреты Сталина, Черчилля и Трумэна. В просветах между колоннами Джейк видел, как по Линден к ним стекаются войска и бронетехника. Их было тысячи, но еще больше людей давились на тротуарах и криками приветствовали союзников. Гражданских было мало — угрюмые зеваки, группки безучастных перемещенных лиц, которым некуда больше податься, и всегдашние стайки детей, для которых любое событие — развлечение. Остальной Берлин сидел дома. На мрачном проспекте с обугленными пнями и руинами союзники чествовали себя сами.

Когда Джейк добрался до гостевой трибуны, первые оркестры, гремя фанфарами, уже прошли. Он вспомнил другие парады, пятилетней давности. Деревья на Линден тряслись от тяжелой поступи солдат, возвращавшихся из Польши. Нынешний парад был более живым и цветастым. Французы с красными помпонами выглядели почти фривольно, англичане шли небрежно, почти шаркая, как дембеля, возвращающиеся домой. Парадная показуха досталась на долю бойцов 82-й военно-воздушной дивизии — сверкающие каски и белые перчатки, засунутые под погоны, но музыка и редкие аплодисменты придавали зрелищу скорее театральный, чем боевой вид. Даже гостевая трибуна, украшенная флагами и заставленная микрофонами для последующих речей, возвышалась над улицей, как сцена, где генералитет в красочных мундирах выглядел оперными басами, которые вот-вот разразятся арией.

Самым ярким выглядел Жуков. Вся его грудь была увешана орденами и медалями чуть ли не до бедер. Паттон в обычной форменной куртке с несколькими нашивками выглядел рядом с ним вызывающе просто. Но драма заключалась в диспозиции. Не успевал Жуков, будучи центром внимания, сделать шаг вперед, как тут же рядом оказывался Паттон, поэтому когда они дошли до парапета и оказались на авансцене, зрителям предстал настоящий генеральский водевиль. Пресса отреагировала на это щелканьем фотоаппаратов со своей трибуны, и Джейк заметил, что даже обычно хмурый генерал Клэй пытается спрятать улыбку и чуть ли не подмигивает Мюллеру, который в ответ толерантно закатывает глаза — седой судья Гарди, вынужденный терпеть идиотов. В этот момент Джейку захотелось просто освещать это событие для «Колльерс» — шум, абсурдное барышничество и вдали — сожженный Рейхстаг. Может, взять интервью у Паттона, который должен его помнить и всегда был интересным собеседником. Но вместо этого он в тревоге рассматривал толпу, выискивая лицо. Пока мимо маршировали войска, он думал о том, что никогда в своей жизни не видел столько оружия; но Гюнтер ошибся — защищенным он себя не чувствовал. Любой из присутствующих ждал, чтобы нанести удар.