И Марго явилось, что она должна составить из заданных фигур композицию, уводящую в Пустоту. Вызывающую пустоту. Пустоту, дополняющую именно это мгновение мира до совершенства.

Комп засигналил неизвестным маркером, но съел задание.

Тут же появился принц и сообщил, что Марго следует немедленно отключиться и взять один выходной. Он напомнил, что Марго еще не прошла медицинские тесты, и посоветовал не затягивать с этим, так как от этого зависит качество договора, который Фирма предложит Марго.

Марго сдернула шлем и впала в даунский ступор.

Не шевелиться, не думать, не смотреть, не слышать…

Кто-то смотрит. Как тогда в комнате, когда упала люстра. Пальцы. Холодеют пальцы и в точке хе-гу изморозь. Льдяный холод по каналам.

Оглянулась — никого. Но ощущение того, что там кто-то есть не пропало. Марго затаила дыхание и постаралась состредоточиться мысленно там, где чувствовала чужое присутствие. Вскоре проявился тусклый мерцающий силуэт. Силуэт поднялся и направился прямо к ней. Он что-то говорил, как профессор в Питерских снах, но Марго слышала только бу-бу-бу. Марго внезапно отрубилась совсем и уже на грани обморока увидела, как силуэт исчез в стене.

— Эй, проснись! — разбудил ее голос Дизи.

Мар тряхнула головой.

— Фу! Какой странный сон мне приснился!

— Какой?

— Будто в том пустом кресле был кто-то и ушел сквозь стену.

— Да?! — Дизи задумчиво посмотрела в угол и добавила откуда-то издалека. — Мы уже заказали выпивку в кафэ для нашей вечеринки. Ты не можешь отказаться.

— Почему?!

— Потому что — не можешь. Потому что у нас важное сообщение для тебя.

— Черт! — выругалась Марго. — Но у меня стрелка в шестнадцать тридцать у Помпиду.

— Ты успеешь. Кстати! Советую тебе пойти прямо сейчас к Рэй и сообщить ей об этом. Можно уйти и так, но это не приветствуется.

— Спасибо, что предупредила, — поблагодарила Марго и вылезла, покачиваясь, из кресла.

Тошнота. Надо зайти в дабл и поговорить с «белым другом.» — Пока, — сказала Марго, выходя, но Дизи уже одела шлем и ничего не слышала.

Марго поплелась по мерцающему белым светом белому коридору.

Оборотень выпиливал узоры на гитаре, а Плесень молотил дерьмовых раздолбанных барабанах. Сама Катька блажила в восьмидесятидоларовый AKG. Дешевенькие корейские комбы все это усиливали и выплескивали на головы неформальной европейкой молодежи, скучковавшейся вокруг русских лабухов. Они спели всех «битлов», кое-что из Мьеркури, «Скорпов», Курта Кобейна. Покатил, кстати, и Цой, и даже «Марсельеза» была воспринята публикой с пониманием и благодарностью. Дошло до «Подмосковных вечеров».

В открытом кофре Оборотня выросла серебристая кучка. Кто-то кинул пачку сигарет, голландец с рыжим ежиком на голове аккуратно положил фирменный аптечный косяк, бутылку пива поставил немец.

Иностранные песни закончились, закончились и русские, а публика все не уходила. Пипл радостно хлопал русским и, подбадривая, требовал еще песен.

— Давай, Катька, выкручивайся! — показал кулак Оборотень и показал кулак.

— Пошел ты! — огрызнулась Катька через плечо. — Играй! Фа диез мажор, ми мажор…

— Да ты долбанулась? Я ж не клавишник! — выругался Обор.

— Тогда сам пой! — вызывающе наыбчилась Стрельцова. — Сказала «Фа диез»! Значит «фа диез!» — Ну, дальше, — пошел на попятную гитарист.

И Катька, вспомнив, что у нее с собой есть бумажка с гармошками, нашла ее в кармане и кинула Обору по ноги.

— Ага, — сказал тот и замолотил по струнам. — Черт! Наколбасила! Зараза! Мы же не джаз-банда, а рок! Трэш твою мать!

— Иди в задницу! — ласково улыбнулась Катька и после восьмерки тактов вступила.

«Ветер в открытые окна…»

Где-то после второго повтора первого куплета — иностранцы все равно ничего не поймут — из толпы к кофру выскочила девышка с раскосыми восточными глазами, в драной куртке и потертых джинсах. Единственное, что на ней было приличного — бульдоги. Хорошие тяжелые бульдоги. Но когда девушка повернулась, чтобы убежать, Стрельцова заметила, что и бульдоги старенькие, со скотчем на заднике.

Девушка исчезла, а Катька вдруг заподозрила нечто. Нечто волнующее. Чудесное. Но осознание этого волнующего и чудесного притормозило ее настолько, что она спела куплет еще и в третий раз.

В кофр полетели еще купюры и пивные банки (полные).

А Плесень, молотивший по раздолбанным барабанам заорал:

— Давай еще раз!

Когда Катька начала петь куплет в третий раз — французам какая разница? — появился Эдик. Взъерошенный, как воробей, встревоженный и нервный. За ним принесло хмарь, холодный ветер, и закатное солнце покраснело. Ветер перелистал тетрадочку, и Катька увидела, что там стихи. Эдик стрелой метнулся к кофру и схватил эту тетрадку, как сокровище или гранату. Как что-то непостижимое и в то же время неизбежное.

Ни слова не спрашивая, басист рванул туда же, куда убежала раньше девушка, положившая в кофр тетрадку.

Стрельцова оборвала песню на полуслове и, бросив микрофон в кофр, побежала за Эдом, оставив изумленных лабухов одних. Толпа приветственно расступилась перед певицей, и каждый норовил ободряюще шлепнуть ее по плечу.

Катька выкарабкалась на волю и припустила уже наугад, совсем потеряв Эдика из вида.

Но и все-таки она нашла его.

Тот стоял на углу, около Помпиду и с досадой смотрел вдаль, будто мог узнать, на какой машине укатила неизвестная девушка.

— Ну ты чумной! — выдохнула Стрельцова.

— Мазафака! — выругался Эдик. — Ладно. Пойдем. Ничего сейчас не изменить.

Он медленно побрел назад. Катька дернула плечом и поплелась за Эдом. Шла и путалась — то ли она завидует неизвестной девушке, то ли сочувствует Эдику и хочет помочь ему найти незнакомку, то ли досадует, не понимая абсолютно логики его поступков.

Эд стал чужим и далеким.

— Послушай! — воскликнула Катька. — Я ни в чем не виновата, что ты на меня дуешься?

— Я не на тебя и не дуюсь, — обернулся Эдик. — Я думаю о делах. Вот и все. Извини… Ты сейчас куда?

— А ты? — фыркнула Стрельцова. — На работу ты уже забил? У нас опять сегодня «Эдем».

— Да. Конечно! — смутился Эд. — Спасибо, что напомнила. Честно говоря, совсем вылетело из головы. Тогда в гостиницу?

Они медленно потащились обратно к лабухам. Собрать шмотье. Все-таки, они были из одной группы «Роботы», и если лабухи были чем-то нехороши, это не значило, что надо быть еще хуже.

— Ну что там у вас с синглом? — спросил Эд, отвлекаясь от своих мыслей.