– Все-таки вы мне не верите, – вздохнул Сергей. – У меня ведь есть и…

– Ты меня не перебивай, – нахмурился полковник. – Я не закончил. Я вполне допускаю, что ты готов представить мне доказательства. Какой-нибудь супермегаинопланетный прибор, который тут же меня убедит во всем, в чем угодно. Хотя если твой Верменич и в самом деле инопланетянин и если он человек умный, то, вероятно, будет против такой демонстрации.

Бурун почувствовал, как уши его наливаются краской. Он и в самом деле собирался заявить о наличии доказательств, но заявление это было бы совершенно голословным. Ярослав категорически отказался демонстрировать перед официальными властями и свои способности, и то немногое оборудование, которым располагал. Как и устраивать особо недоверчивым экскурсии в иные миры. Позицию Стража понять было можно, его жизненные принципы не включали в себя оказание помощи слаборазвитым цивилизациям – в тех вопросах, которые напрямую не касались их, цивилизаций, выживания.

– Но дело тут в другом, – продолжал Панарин. – Я хочу, чтобы ты понял меня, Сергей. Если я тебе «не верю», то твое поведение может быть расценено как злостное манкирование своими обязанностями, некомпетентность и откровенное разгильдяйство. Это все дела привычные, и пути их решения тоже вполне известны. Строгач. Неполное служебное. Увольнение. И все…

Он снова замолк – примерно на минуту. На исходе этой минуты ручка хрустнула в железных пальцах полковника, исторгнув на стол лужу чернил. Панарин еще несколько секунд задумчиво разглядывал обломки, затем с тяжелым вздохом швырнул их в корзину.

– А вот если я тебе верю, Бурун, тогда дело поворачивается иным боком. Незаконное пересечение границы. Связи с оргпреступностью. Убийство… ну, или покушение на убийство. Причем на территории другой страны. Причем пребывая там нелегально. Это – тюрьма, Сергей.

Бурун понимал, что все, чем были наполнены последние дни, находилось, мягко сказать, не в ладах с законом. Но рассматривать свои похождения в столь суровом аспекте он не пробовал.

– Поэтому сейчас мы сделаем так. – Панарин открыл ящик стола, извлек оттуда прозрачную папку, достал из папки лист бумаги и размашисто написал несколько слов. – Отдашь в канцелярию. Того, что ты мне тут рассказывал, я не слышал. И не рекомендую в дальнейшем с кем-нибудь подымать эту тему. Поясню почему. Если тебе не поверят – рискуешь оказаться в психушке. Если поверят – всю оставшуюся жизнь будешь под колпаком у соседей… и ладно, если у них одних.

Сергей взял протянутый лист. Это было его заявление – с начальственной резолюцией «не возражаю».

– Вопросы?

– Нет вопросов, – покачал он головой.

И на самом деле, спрашивать или тем более спорить тут было не о чем. Бурун встал, сунул заявление в папку.

– Я могу идти?

– Иди. И… – полковник на мгновение замялся, – не держи зла, Сергей Павлович. Ты свой путь выбрал сам. Если на мгновение допустить, что ты говорил одну только правду, возможно, вы сделали очень большое, очень нужное дело. Быть может, самое важное в твоей жизни. Но мне здесь нужны не спасители человечества. Мне нужны простые опера, которые ловят простых уголовников. А к этому делу душа у тебя, я знаю, не лежит. Не надо быть балластом, капитан.

Сергей подошел к двери и вдруг улыбнулся.

– А что… это ведь идея.

Полковник вопросительно приподнял бровь.

– Насчет книжки… надо над этим подумать.

Капли дождя, срываясь с хмурых, неприветливых облаков, тут же подхватывались ветром и мчались вниз, все ускоряясь и ускоряясь, собираясь в тугие струи, холодные и колючие. Удары этих ледяных плетей срывали немногие уцелевшие листья, уже даже не желтые, хотя еще недавно радовавшие глаз ярким золотом, а коричневые, пожухлые и мертвые. Все вокруг казалось тусклым и немного неживым… Лишь венки из искусственных цветов и пластмассовых еловых веток, отмытые от пыли, становились ярче, сочнее. Хотя здесь яркие краски были неуместны.

Высокий человек стоял неподвижно, прислонившись к витой железной ограде. Длинное пальто из дорогой шерсти пропиталось водой, очень короткие, черные с проседью волосы слиплись. Он мог хотя бы поднять воротник, чтобы дождь не проникал за шиворот – нет, он мог бы и многое другое. Разогнать тучи, выпустив на небо уже давно не греющее осеннее солнце. Или заставить капли испаряться, не долетев до пальто. Или сделать так, чтобы эти холодные струйки шарахались от него, словно в испуге.

Но он просто стоял, не ощущая промозглого холода. И силы, которыми он владел, оставались в покое. Просто это место не терпело суеты, не терпело заботы о живущих, ибо принадлежало тем, кто ушел.

– Здравствуй, Солнышко, – прошептали чуть посиневшие от холода губы. – Здравствуй. Видишь, я пришел…

Он снова надолго замолчал, глядя на фотографию в рамке, тщательно закрытую стеклом, дабы никакая непогода не смогла хотя бы в малейшей степени повредить улыбке юной девушки, смотревшей на него со скромного каменного обелиска. Он сам выбрал этот снимок, на котором Солнышко была молодой, хотя прошло много, очень много лет с тех пор, как он видел ее такой. Но морщины, утратившие юную жизненную силу, пряди волос, чуточку выцветшие губы… все это лишь маска, которую каждый надевает с годами. Надо уметь видеть сквозь отпечатки лет, сквозь шрамы, оставленные ударами безжалостного времени. И тогда смотрящему откроются молодость, красота и очарование души – то, что никуда не уходит с течением лет.

И еще он выбрал этот снимок потому, что на нем Солнышко выглядела счастливой. Много ли у нее было по-настоящему счастливых дней? Раньше он думал, что много. Раньше он не задумывался над тем, какой была ее жизнь – рядом с ним, сильным, нестареющим, всегда уверенным в себе. Да, она всегда была рядом – и прошло на удивление мало времени, прежде чем он стал воспринимать это как само собой разумеющееся.

– Прости меня, девочка…

Странные слова. В последние годы все считали, что Солнышко – его мать. А она не спорила, улыбалась, и в речи все чаще проскальзывали слова «сынок мой».

– Я вернулся, – повторил он. – Я знаю, ты ведь хотела этого.

Слова звучали еле слышно, и даже окажись здесь кто-то из людей, выбравших для посещения кладбища столь неподходящую погоду, он не расслышал бы фраз, обращенных к фотографии. Но человек в мокром шерстяном пальто был один.

– Но знаешь, Солнышко, я ведь вернулся не потому, что ты об этом просила. Твоя просьба для меня значит много… но ведь ты не этого хотела, верно?

Ему показалось, или улыбающаяся девушка на снимке и в самом деле чуть заметно кивнула?

– Ты предпочла бы, чтобы я сделал это не ради тебя. Так и произошло, Солнышко. Я остаюсь, потому что нужен здесь. Твой мир стал и моим тоже, ему нужна защита.

Он снова надолго замолчал, затем, вздохнув, продолжил:

– А еще я вдруг понял, что должен хотя бы иногда приходить сюда, к тебе. Просто поговорить…