глаза сына, – были. И ушли. Муж Зельмы оказался недостоин Вольфзее. Он увёл приговорённых, но воля Ротбартов священна. Милика и Михаэль умрут.

– Где они?

– Вам незачем знать, – отрезала императрица.

– Где они?!

Улыбающийся рот и холодные, как смерть глаза… В Небельринге можно искать до Судного дня, а она не скажет. Нет, скажет! Если она не лжёт, он не оставит ей другого выхода. Руди улыбнулся и выхватил кинжал. Существо, некогда бывшее его матерью, поджало губы.

– Я была о вас лучшего мнения. Сталь не причинит мне вреда.

– Вам – нет, мне – да!

– Рудольф! – А вот теперь она напугана! По-настоящему, до дрожи, так, как ещё никогда ничего не боялась. Что ж, Руди, вперёд!

– Матушка, или вы мне скажете, где Милика и Мики, или род Ротбартов прервётся на ваших глазах и по вашей вине. Выбирайте!

2

Дверей больше не было, они просто исчезли, растворились в серебристо-зелёном сиянье, неистовом и бездушном. Лунные лапы тянулись к побледневшим свечам, выцарапывали глаза, хватали за горло.

– Что ты наделала… Риттер говорил… нельзя отвечать…

Цигенгоф. Кому он это? И о чём?

– Мама! Мамочка!..

– К алтарю! Живо!

Что она сделала, что они так кричат? Куда он её тянет? Им всё равно не уйти: луна держит крепко. Луна – гончая смерти, Милика поняла это только сейчас. Это Луна выследила добычу, луна, а не волки.

Это началось давно, в ту почти забытую ночь, когда она стояла у окна своей спальни, не в силах уснуть. Людвиг снова уехал, а она смотрела на звёзды и думала о том, удался или нет её нехитрый обман. И вспоминала об их первой встрече.

Парадный зал старого замка, серебряный кубок с белым вином в её руках, учтивая улыбка, ничего не значащие слова… Людвиг Ротбарт сразу же уехал. Он не знал, что короткая встреча расколола жизнь графской дочери, а она не могла и помыслить, что император не спит ночами, молясь настигшей его любви. Любовь… Они стали её избранниками – император Миттельрайха и дочь графа Линденвальде!

Летний ветер шевелил вышитые занавеси, ночь дышала ночной фиалкой и поздним жасмином. Юная императрица, задыхаясь от неслыханного, невозможного счастья, спустилась в сад, прошла тенистой аллеей, вышла на залитую серебряным светом поляну, и счастье сменилось ужасом. Она бросилась назад, к дому, но не добежала и упала в белую от незабудок траву, где её и нашли.

Если бы она тогда не вышла, если бы не позволила себя увидеть…

– Мама! Мамочка! – Мики теребил её за руку, вырывая из холодных светящихся волн, в которых она тонула. Сын! Как она о нём забыла?!

– Сюда! Быстрей во имя Господа!

Цигенгоф тянет её к алтарю, туда, где тёплым золотом сияют церковные свечи. Их свет сдерживает лунную жуть, но как же быстро они сгорают.

– Ничего, – бормочет Клаус, – скоро утро… Смотри, уже светает.

Неужели он не понимает – это не рассвет, это луна, которая пришла за ней, так зачем бороться? Пусть волки получат, что ищут, только бы не тронули Мики. Клаус его выведет. Ради неё. А Руди воспитает. Ради Людвига.

– Милика, – все тот же зов, которому нельзя сказать «нет», – Милика… Милика…

Мики плачет, Цигенгоф поднимает сына на руки, что-то ему говорит. Пусть Святая Дева защитит их обоих.

– Клаус, позаботься о Мики.

– Конечно… Погоди, ты о чём! Милика! Остановись.

Цигенгоф бросился за ней, но помешал Мики, которого он держал. Растерявшийся граф замер на границе золота и серебра, прижимая к себе чужого сына, а Милика Ротбарт, протянув впереди себя руки, пошла к сияющему провалу. И навстречу ей медленно выступил зверь, тот самый, что звал её в бреду.

Огромный, с рудничную лошадку, медно-рыжий, он походил на длинноного гривастого лиса, а не на волка, каких немало водилось в окрестностях Линденвальде. Белая грудь, угольно-чёрные лапы, вытянутая морда в тёмной «маске», жёлтые, такие знакомые глаза, и в них не смерть, а любовь.

3

Милика сошла с ума, а Цигенгоф не мог ничего сделать, потому что удерживал бьющегося Мики и потому что ему было страшно. Есть ужас, который держит на месте не хуже цепей, ужас, с которым не поспоришь. Клаус пытался вырваться, но предел есть у всего, кроме смерти и страха. Даже у любви, которая порой кажется всемогущей.

Граф фон Цигенгоф мог лишь кричать, но Милика не слышала ни его, ни сына, а за спиной ворвавшейся в церковь бестии дожидались своего часа другие. Адское сиянье слепило, и граф, как ни старался, не мог счесть собравшихся у входа тварей. Их могло быть как десять, так и сто, исход был один. Волки это знали и не спешили нападать. Зачем? Ночь и смерть без добычи не уйдут, всё свершится по их воле и в своё время.

Лунные бестии замерли, не отрывая горящих глаз от своего вожака, к которому, пошатываясь словно пьяная, брела обезумевшая Милика, а Клаус мог лишь смотреть. Он её любил. Больше жизни, долга, совести, но луна и смерть оказались сильней любви.

– Мама! – отчаянный вопль Мики разорвал лунные путы, и Цигенгоф схватился за пистолет. Волк стоял неподвижно, но между зверем и стрелком была Милика. Малышка хотела вернуться в Альтенкирхе, а он думал о каких-то приличиях и затащил её в Вольфзее… Это всё по его вине, так будь он проклят во веки веков!

Одна из бестий двинулась вперёд, остальные повторили это движение, не переступая, однако, ими самими определённой черты. Самый нетерпеливый сел, утробно зарычав, и вожак, словно отвечая, сделал шаг к Милике. В его горле клокотало, медная шерсть стояла дыбом, Клаус видел вздёрнутую чёрную губу и ослепительные клыки. Теперь он знал, как умерли солдаты и как сейчас умрут они.

Зверь был готов к прыжку, а женщина ничего не понимала. Она потеряла рассудок и ничего не поймёт, не успеет понять, остаётся Мики… Милика просила за сына, но им не спастись. Что ж, он избавит малыша от страданий. Смерть от пули будет быстрой, Мики не увидит над собой чёрной пасти, которой он так боится.

Рычанье стало неистовым, звери были вне себя, они роптали, требовали, приказывали, но вожак оставался неподвижным. А Милика, Милика замерла, прижимая руки к груди, превратившись в ещё одну статую Пречистой Девы. Волк поднял голову, сверкнули жёлтые глаза, и женщина с криком «прости» бросилась на колени перед рычащим зверем.

Глава 8

1

Впереди, в холодном злом сиянье