Когда я выхожу из дома, мне приходится подробно планировать каждое путешествие, каждую экскурсию, даже каждый день. Я должна помнить про инсулин, про время приема энзимов, убедиться, что я взяла с собой все таблетки и воду, иметь при себе что-нибудь сладкое, если вдруг упадет уровень сахара в крови, всегда носить с собой запасную теплую одежду и т. д. и т. п. Необходимость всех этих расчетов, кажется, удовлетворяет сидящего во мне невротика. Беспорядочные мысли, которые больше всего отвлекают меня во время медитаций, крутятся примерно так: приняла я утреннюю порцию энзимов или нет?.. Так, подумаем: если я выпила утренние таблетки в

двенадцать часов, то, значит, в час мне надо поесть или хотя бы перекусить из-за инсулина… Если я не приняла утренние таблетки, то как бы мне впихнуть в сегодняшний день эту порцию?.. Надо не забыть запастись инсулином и пополнить запасы антиэстрогенных таблеток обоих типов перед тем, как я поеду в Аспен… Надо проехать мимо больницы — взять копии результатов анализа и послать их в клинику Андерсона… Может, сегодня вечером стоит поменять дозу инсулина, уровень сахара слишком высокий… и прочее, и прочее, и прочее. Все это хлам, ведь все эти расчеты вторгаются в часы, отведенные для другого, — разум-мартышка, разум-мартышка[136]… Иногда он меня раздражает, иногда изумляет, а порой он даже ненадолго затыкается.

Ретрит, на который я поехал — впервые за последние три года мы с Трейей провели порознь больше, чем пару дней, — был ретритом дзогчен. Я вернулся в Аспен и встретился с Трейей. Мы по-прежнему не позволяли себе верить в то, что энзимы действительно могут помочь, Трейя вслух говорила, что сомневается, застанет ли она следующую весну, но ее радость и страстная безмятежность всегда рано или поздно выходили наружу, и у меня начинала даже немного кружиться голова от счастливых мыслей.

Пока я была в Аспене, случилось много замечательного. Во-первых, Джон Денвер женился на Кассандре — мы с Кеном считаем, что она прекрасна, и нам очень нравится ее австралийский акцент. Свадьбу устроили в Старвуде[137], почти полностью окруженном острыми горными пиками, эффектно освещенными вечерним солнцем.

Во-вторых, вернулся Кен, набравшийся сил и вдохновленный после своего канадского ретрита. Перед отъездом Кен сказал: «Сам толком не знаю, зачем я туда еду». Впервые в жизни увидела, как Кен снимается с места, сам не зная зачем. Он сказал, что и сам как следует не понял. Но этот ретрит, который давал Пемо Норбу Ринпоче, оказался самым высоким посвящением, очень редким и важным событием. На Западе такое устраивали только дважды, и во всем мире очень мало учителей могут давать такие посвящения. Сам ретрит, судя по всему, был изматывающим. Кен за эти две недели получил больше десяти посвящений — приобщений к духовной энергии. Вернулся он совсем другим — более спокойным и легким.

Были и другие прекрасные моменты. Один из них — то, что я просто проводила время со своими родителями, позволяя, чтобы все делали за меня. Еще один — ежегодный симпозиум фонда Виндстар «Выбор — III», который на этот раз провели в шатре Аспенского музыкального фестиваля; это было прекрасное, вдохновляющее, радостное событие.

В субботу Том Крам, один из основателей Виндстара, устроил вечер «Состояние нашей планеты», который заканчивался отчетами об изменении взглядов, — несколько человек должны были рассказать о том, как изменение взглядов помогает им справиться с трудностями. О том, как внутренние психологические или духовные сдвиги помогают с проблемами, приходящими извне.

Томми попросил, чтобы я стала одной из них, и я сразу же поняла, что должна согласиться, какой бы беспокоящей ни была вся эта ситуация для меня. Когда во время визуализации я вела разговор со своими опухолями, опухоль в легком несколько раз повторила, что я должна поделиться с другими опытом онкологического больного. Другой голос, который говорит через эту опухоль, довольно напуган предстоящим и утверждает, что мне надо предпринять активные действия, чтобы он на своем опыте удостоверился, что публичные выступления — это не так страшно, как кажется. Итак, я немедленно согласилась, хотя и с некоторой долей страха.

Время для выступления было ограничено тремя-четырьмя минутами. Я выступила, и публика, встав, устроила мне овацию! После моего выступления Джон [Денвер] спел «Я хочу жить» — это очень красивая песня — и сказал: «Она посвящается тебе». Это было просто прекрасно!

Потом мы поужинали с Джоном и Кассандрой. Кен с Джоном, похоже, искренне наслаждались обществом друг друга. После возвращения в Боулдер приехала Кэсси; мы вместе пообедали на балконе, и она рассказала новость: она беременна! Я чуть-чуть расстроилась — ведь для меня это исключено, но как же я была рада за Кэсси и Джона! О да, жизнь продолжается…

В Боулдере мы отправили еще один образец крови на анализ Гонзалесу. Нам прислали результаты, и — невероятно! — показатель Трейи упал еще на пять позиций! Гонзалес сам не мог поверить, заставил лабораторию сделать анализ еще раз. Тот же результат. Он приписал его «устойчивому рвению» (страстная безмятежность!), с которым Трейя проходит лечение. И в самом деле, он уже стал рассказывать про Трейю другим пациентам как пример того, как надо правильно лечиться. Нам стали звонить люди, проходящие ту же программу, и мы, если могли, с радостью давали советы.

Может быть, вам интересно, действуют ли энзимы? Ну что ж. Согласно «забавным тестикам» Гонзалеса, как он их называет, действуют, и очень неплохо. От начального уровня в 38 (обычно он не берется за пациентов, у которых этот уровень выше сорока) я вышла на уровень 28, и это всего за два с половиной месяца!