Вся эта ситуация доводила меня до белого каления. Кому прикажете верить? В тот день я пошел выгуливать собак, и вот какие мысли крутились у меня в голове.

Я биохимик по образованию, и слова Гонзалеса о традиционных врачебных тестах казались мне вполне осмысленными. Когда опухоли растворяются, они высвобождают такие же продукты, что и растущие опухоли; с помощью традиционных медицинских анализов отличить одно от другого не так-то легко. Даже опытный врач-радиолог не всегда может различить растущую опухоль, гистаминную реакцию и рубцовую ткань.

Но вдруг он просто водит нас за нос? Пытается сделать так, чтобы мы успокоились? Правда, зачем ему это? Наш онколог считает, что ради денег, но это просто смешно. Гонзалес всегда берет предоплату. Умрет Трейя или вылечится — деньги он уже получил!

Более того, если он кормит нас успокоительными новостями и они лживы, то он знает, что скоро мы узнаем правду и вполне законно накинемся на него. Трейя даже спросила его так, как она иногда умеет: «А что, если вы неправы? Что, если мы на основе ваших рекомендаций откажемся от традиционной медицины и я умру? Разве моя семья не сможет вчинить вам судебный иск?» Он ответил: «Конечно, может. Но моя программа все еще действует в Соединенных Штатах только по одной причине: у нее очень высокие результаты. Если бы это было не так, то и я, и мои пациенты уже были бы мертвы».

Кроме того, Гонзалес дорожит своей репутацией, и, если его лечение не помогает пациенту, он немедленно рекомендует прибегнуть к методам традиционной медицины. Он не меньше других хочет, чтобы Трейя выжила. И он уверен, что Трейе не только не становится хуже, а, наоборот, она быстро выздоравливает.

Или он ошибается относительно теста, или лжет. Нет, ложь исключена: ему есть что терять. Может быть, он ошибается насчет теста? Почему он так верит в него? Я знаю, что он использовал его сотни раз и, должно быть, нашел эмпирические доказательства того, что этот тест обладает высокой точностью. Разумеется, не стопроцентной, но достаточно большой, чтобы Гонзалес рискнул построить на нем свою карьеру — по крайней мере, в сочетании с другими тестами, которыми он пользуется. Если бы тест не работал, он давно узнал бы об этом или, по крайней мере, выяснил бы процент неточности, который наверняка учитывал бы, давая рекомендации, за которые он несет врачебную и юридическую ответственность. Никто не станет говорить с такой уверенностью, как он, если эта уверенность не основана на знании, достигнутом достаточно долгой и успешной работой, чтобы ему основательно можно было довериться. Мы, без сомнения, могли бы отправить его на виселицу, если бы он был неправ и знал бы об этом!

И еще: по тому, что нам известно из внешних источников — его материалы открыты для квалифицированных специалистов, — около 70 % его пациентов или излечиваются, или достигают стабильного состояния. И в каждом из этих случаев анализ крови точно отражает состояние пациента.

Тут-то я впервые начал осознавать, что эта безумная программа, быть может, и правда способна помочь.

Трейя, у которой на все эти вещи был свой взгляд, тоже пришла к тому же мнению. Но никто из нас на тот момент не позволял себе верить в это. Мы, как и раньше, считали, что ей остается меньше года, просто потому что считать иначе — значило бы подвергнуть себя риску жестокого разочарования. Но все-таки в нашей жизни стали все чаще случаться моменты осторожного оптимизма. И мы решили провести месяц в любимом Трейей Аспене, который теперь был всего в четырех часах езды.

Месяц в Аспене!!! Я воспринимаю его как месяц отдыха, как месяц, когда можно будет радоваться жизни, когда не надо будет звонить врачам, сдавать анализы и думать о вариантах лечения! Отпуск, свобода от всего, связанного с раком, когда можно ходить в походы, на концерты, встречаться с друзьями, гулять, проводить время с семьей… Вот так вот!!! Просто задвинуть все эти дела как можно дальше, и пусть ученые статьи о факторе некроза опухолей и моноклональной терапии пылятся на полке, а я буду просто наслаждаться жизнью!

В последний момент перед нашим отъездом в Аспен Кен узнал о двухнедельном ретрите по буддийской медитации в северной Канаде и почувствовал сильный позыв отправиться туда. Я была довольна, потому что это была его первая радость, после того как в январе у меня обнаружили рецидив. Весь этот год был очень тяжелым для Кена — и тут сказалось не только напряжение из-за необходимости быть для меня главной «нянькой», но еще и постоянный стресс из-за моей возможной смерти, наши разговоры о будущем, составление завещаний. Так что я была необычайно рада тому, что он отправился на ретрит, а я провожу время с родителями, сестрой и своими собаками. Это прекрасный отдых от Боулдера, где я, как мне казалось, уже стала проигрывать бесконечную схватку с бесконечным множеством мелочей.

Помогут ли энзимы? Прав ли Гонзалес? Я не знаю. Надеюсь на это, но за время пребывания здесь у меня было столько противоречивых чувств! Это совсем не похоже на веселые каникулы. По дороге сюда я плакала просто от того, что перевал Независимости так величественно красив, а на следующий день, придя в свою комнатку для медитаций, я заплакала от того, что солнечный свет так красиво пробивается сквозь осиновые листья. Ничего такого не произошло бы, если бы не осознавала, что в следующем году, быть может, я уже не смогу полюбоваться всем этим. Вся эта красота заставляет меня настолько ценить жизнь, что я не могу не хотеть все больше и больше! Мне трудно не почувствовать привязанности, когда я слышу звук кристально чистого ручья в тени высоких деревьев и отчетливое, мягкое шуршание морского ветра в зарослях дрожащих осин, когда меня развлекают грациозные прыжки Каира, возбужденно гоняющегося по траве за какими-то созданиями, когда ночью я смотрю на небо, которое вдруг кажется многолюдным, и ахаю от неожиданной ясности и яркости мириад и мириад звезд. Да, порой я чувствую, что очень привязана к жизни, особенно здесь, в Аспене.

За это время мне постоянно приходится вспоминать не только о своей привязанности к жизни, но и о новых ограничениях. Это тяжело. Когда я слушаю об экзотических местах, в которых побывали мои друзья, или когда Кен звонит, чтобы рассказать о ретрите в Катманду, куда можно было бы поехать вместе, я тут же начинаю думать о микробах, о грязной воде и о том, что мне нельзя подхватить даже обычную простуду: мои войска уже целиком заняты битвой с раком, и не осталось ни одного свободного солдата даже для маленького сражения с простудой, не говоря уже о чем-нибудь более экзотическом и трудном для иммунной системы! Я боюсь, что отныне моя возможность путешествовать очень ограничена…