– А может быть, она его дочь?

– Что вы имели в виду, когда сказали, что это видение «потом никогда не менялось»? – спросил я.

Я думал, что Холли скажет, что ей очень жаль, что она завела разговор на эту тему, но она сказала:

– В Картахене, во дворце президента, у меня возникло точно такое же ощущение. И я слышала те же самые слова. И на острове Роттнест тоже. Еще до того, как я стала… как моими устами заговорили другие, уже умершие… И теперь будет то же самое, если я настроюсь на вашу волну. Я проделала фокус с монеткой, чтобы вас подготовить, чтобы вы серьезно отнеслись к этому странному видению «спираль – паук – одноглазый»: вдруг когда-нибудь… – она пожала плечами, – …все это окажется соответствующим действительности?

Лифты тихо гудели в своих турбошахтах.

– Но какой смысл в этих ваших «уверенностях», – спросил я, – если вы, черт возьми, настолько в них не уверены?

– А, этого я не знаю, Криспин. Я же не какой-то там оракул. Если бы я могла прекратить эти проклятые видения, я бы немедленно это сделала!

Я не успел подумать, как неосторожные, глупые слова сами сорвались у меня с языка:

– Ну что ж, по крайней мере, вы неплохо на них заработали.

За пять секунд на лице Холли сменилось несколько выражений: она была потрясена, оскорблена и разгневана.

– Да, я написала «Радиолюдей»! Это было глупо, глупо, но я думала, что если Жако жив и находится где-то там… – она сердито махнула рукой в сторону бескрайнего города за окном, – то, может быть, он это прочтет или кто-то, возможно, узнает его по описанию и свяжется со мной. Шансов, конечно, было чертовски мало, и Жако, скорее всего, был давно мертв, но я должна была попытаться. Но меня действительно посещают «уверенности», и я их терплю, и я живу несмотря ни на что. Не надо говорить о том, что я извлекаю из них выгоду. Не смейте, черт возьми, так говорить, Криспин!

– Да. Простите меня, – я даже глаза закрыл. – У меня просто нечаянно вырвалось… Я…

Господи, сколько же я совершил преступлений, сколько неверных поступков! Когда же, будь я проклят, все это началось?

Я услышал, как дверцы лифта закрылись, и открыл глаза. Молодец, добился своего! Она ушла.

* * *

Едва переставляя ноги, я дотащился до своего номера и тут же отправил Холли эсэмэс с извинениями. Я решил, что завтра утром, когда мы оба выспимся, я позвоню ей, извинюсь еще раз как следует, и мы с ней встретимся за завтраком. На ручке двери моего номера 2929 висела чья-то черная сумка с любовно вышитыми на ней золотой нитью рунами. Кто-то прямо-таки всю душу вложил в эту вышивку. В сумке лежала книга, которая называлась «Ваш последний шанс»; автор – некая Солей Мур. Никогда о ней не слышал. Или о нем. Я сразу понял, что это полное дерьмо. Ни один настоящий уважающий себя поэт не проявил бы такой тупости и не стал бы воображать, что я стану читать невесть кем подсунутые мне сонеты только потому, что их положили в расшитую золотом сумку. Интересно, как эта особа узнала номер моей комнаты? Мы же в Китае. Взятка, разумеется. Причем полученная отнюдь не в шанхайском «Мандарине». А впрочем, какая разница? Я чувствовал себя невыносимо – чертовски, чудовищно! – усталым. Вот сейчас войду к себе в номер, подумал я, швырну эту книжонку вместе с распрекрасной сумкой в мусорную корзину, где уже валяется немало скопившихся за день отходов, с наслаждением облегчу свой измученный мочевой пузырь, заползу в постель, и сон засосет меня, как отверстие в ванне воду…

Видел ли кто-нибудь из вас, дорогие читатели, более одинокий дорожный указатель, чем тот, что немного севернее Фестапа на двадцать третьем километре восточного шоссе Калдидалур – Тингведлир? В Англии двадцать три километра, даже по проселочным дорогам, означали бы двадцать минут езды, но я выехал из туристического центра в Тингведлире полтора часа назад. Гудронированное шоссе постепенно превратилось в грязную извилистую дорогу, поднимавшуюся по откосу и выходившую на каменистое плато, окруженное горами цвета пушечного сплава и кипящими облаками. По какой-то неведомой прихоти я остановился, выключил двигатель арендованного «Мицубиси», взобрался на каменистую вершину и уселся там на валун. Ни телеграфных столбов, ни линии электропередач, ни деревьев, ни кустов, ни овец, ни ворон, ни мух; только несколько кочек жесткой травы и одинокий прозаик. Долина из «Падения дома Ашеров»[203]. Или эксперимент по созданию поселения землян на одной из малых лун Сатурна. Идеальная противоположность Мадриду в конце лета. Интересно, как там поживает Кармен? Чем она сейчас занимается? Впрочем, я тут же напомнил себе, что меня это больше не касается. Между прочим, это ее идея – неделю поездить на автомобиле по Исландии до начала фестиваля в Рейкьявике. «Страна саг, Криспин! Это же просто потрясающе!» И я, движимый скорее чувством долга, провел все необходимые изыскания, заказал жилье и машину и даже взялся читать «Сагу о Ньяле»[204], но восемь недель назад лондонским вечером вдруг раздался телефонный звонок. Я сразу понял: что-то случилось. Холли, наверное, назвала бы это Уверенностью с большой буквы. Мое расставание с Зои давно уже было в прошлом, но объявление независимости из уст Кармен прозвучало как гром среди ясного неба. В отчаянии, страдая от боли, насмерть перепуганный, я начал доказывать, что именно преодоление препятствий и повседневная рутина делают взаимоотношения истинными, но вскоре совершенно сбился, и речь моя стала бессвязной, ибо мне казалось, что мой дом рухнул, а сверху на него еще и обрушилось небо.

Ну и довольно с меня. У меня и так было целых два года любви, подаренной хорошей, доброй женщиной.

А Чизмен между тем уже третий год торчал в аду, считая дни.

* * *

Через некоторое время мимо меня со стороны Калдидалур-роуд проскрежетала вереница полноприводных джипов. А я все сидел на валуне, хоть мне, пожалуй, было уже холодновато. Туристы с удивлением смотрели на меня сквозь заляпанные грязью окошки; из-под шин джипов так и летели камни и пыль. Наверху было ветрено, у меня в ушах свистел ветер, желудок мой страстно жаждал горячего чая и… А больше, пожалуй, ничего. Вокруг расстилался какой-то сверхъестественно мрачный пейзаж, и я, так сказать винтажный писатель, решил оросить местную микрофлору содержимым своего мочевого пузыря. Возле дорожного указателя лежала целая груда камней, собранных, похоже, за долгие века. Почувствуй себя совершенно свободным, загадай желание и прибавь к этой груде камней еще один, наставлял меня Орвар, но не вздумай взять камень из кучи – оттуда может выскользнуть чужой дух, который проклянет и тебя, и весь твой род. И здесь эта угроза казалась отнюдь не такой странной, как тогда, в Рейкьявике. На востоке, за ближними холмами, виднелась кромка ледника, похожая на отбеленные водой и ветрами кости кита. Те немногочисленные ледники, которые мне доводилось видеть прежде, казались просто грязными пальцами ледяного чудовища, недостойными даже собственного имени, но этот ледник по имени Лангьокул был поистине гигантским… Казалось, к земле склонилась в поцелуе голова некой иной, ледяной, планеты. Еще в Хемстеде я прочитал, что героям исландских саг обычно выпадает участь изгоев, и представлял себе этаких довольно веселых Робин Гудов в мехах; однако in situ[205]я убедился, что жизнь изгоя в Исландии – это, по сути дела, смертный приговор. Лучше уж попробовать как-то пробиться в жизни. Я положил свой камень в общую кучу и, подойдя поближе, заметил, что кто-то оставил там также несколько монет. Внизу, на уровне моря, я бы, пожалуй, не вел себя так глупо, но тут я невольно вытащил портмоне, извлек оттуда пару монет…