В ЭСКАДРЕ БЫЛО сколько-то судов, особенно хорошо защищенных от возможных опасностей. Они имели специальные приспособления для защиты от океанических вод. Были оборудованы так, чтобы вблизи от гренландского побережья, от сползающих лавин, от обрушивающихся в воду чудовищных масс льда они могли выдерживать натиск водяных гор. Теперь команды этих судов, очарованные блаженным качанием на волнах, розоватым светом, мягко перепахивающими поверхность моря ветрами, решили пойти своим путем. То есть использовать доставшееся им мощное оборудование для личных целей. Они решили, что хотят остаться здесь, поселиться на дне моря. Что они никогда не вернутся обратно. Не хотели они и плыть к Гренландии, дожидаться, когда перед ними предстанет во всей красе этот новый континент. Прямо на месте, здесь и сейчас, обрели они свою землю. Они чувствовали себя сильными и отважными. Возглавлял их мулат Мутумбо. Доплыли они до острова Ян-Майен, расположенного на десятом градусе западной долготы, к северу от семидесятой параллели. Они измерили похожий на гору выступ морского дна. Здесь на мелководье, под радующим их светом, они и остановились. Предводитель сказал: пусть, дескать, на них поработают проклятые силы больших градшафтов.

Двадцатью двумя кораблями и конвоирующими судами окружил Мутумбо это место; после чего люди начали вкапываться в текучий океан — как бык, который втыкает рога в рыхлую землю луга. Носовые части судов были защищены огнеупорными, соединенными между собой базальтовыми покрытиями, на которые с шумом водрузили поднятые из трюмов краны; эти шиферно-серые плиты, словно забрала рыцарских шлемов, легли на лица кораблей. Они охватывали носовую часть судна с боков и прикрывали ее сверху, выдвигаясь вперед над фордеком наподобие балкона-платформы. На всех двадцати двух судах были смонтированы машины, к которым тянулись из трюмов перепутанные кабели. Сами машины напоминали цапель или журавлей. Свои длинные тощие шеи, которые крутились на неуклюжих, крепко склепанных туловах, эти машины вытягивали вперед, над носом судна, и опускали их ниже серых базальтовых кожухов — в зелено-белые морские волны. С шей свисали космы толстых, длиной в несколько метров, при необходимости разматывающихся канатов и проводов — как грива. Когда гривы эти погружались в соленую воду и соприкасались с брызгающими пенными гребешками, море вскрикивало, словно спящий зверь, в чью пасть заполз кусачий скорпион. Оно, море, начинало метаться из стороны в сторону, просыпалось, рычало. И мгновенно закипало: вода поднималась теплым потоком, отрывалась от бурлящей поверхности — уже как белое, дрожащее, неспокойное облачко, — а облачко это, дико крутясь и слепо ввинчиваясь в воздух, взмывало высоко вверх. И так вновь и вновь, без перерыва: укусы или удары журавлиных клювов, щелканье шлепающихся на волны грив, гневно закипающая взвизгивающая взбрызгивающая вода, пыхтение пара — который, шипя, поднимается на много метров вверх, — ворчание бурлящей пены. Километровой толщины белая облачная масса: облачная гора над кругом судов, готовая обрушиться в курящуюся дымом дыру под ней.

Облаками управляли с помощью ураганных бомб. Скопление пара висело над морем на высоте слоистых облаков; едва облака успевали почувствовать холод, как в погоню за ними устремлялись ураганные ветры, запускаемые со средней палубы. Облака попадали под перекрестный огонь взрывающихся черных инулитовых бомб, размером с человеческую голову, которые с грохотом вылетали из маленьких мортир и, взрываясь, с чудовищной силой раздирали воздух. Мягкие дрожащие облака реагировали на это так, будто их схватили сзади и отшвырнули на много миль, как сошвыривают тарелку со стола или забирают миску с едой из-под носа собаки. А потом эти белые изодранные переменчивые массы взвихривались, перемешивались и — уже как единый дождевой поток, серо-черный, неизмеримый в своем объеме, — с шипением обрушивались обратно в высоко-взбрызгивающую морскую воду. Обрушивались стремительно и непрерывно, увлекая за собой стаи чаек, хватаясь мокрыми руками за слабые птичьи тела, пытающиеся взлететь, но неотвратимо соскальзывающие вниз; ни хлопанье крыльями, ни вытягивание шеи не помогало остроклювым чайкам. И даже если птице пока еще хватало сил для полета, она захлебывалась в струях, падающих из перенасыщенного влагой воздуха. Небо, обычно столь удобное для пернатых (разреженное, легкое, приятно заполненное солнечными лучами или мерцающим северным сиянием), — это небо теперь было прорвано выплевывающим воду кратером, который, извергаясь, заставлял потом свое содержимое снова падать вниз, увлекая все, что попадется на пути, к поверхности моря.

Целыми днями поднимались и опускались головы гигантских журавлей, заставляя море закипать и подниматься вверх в виде белых вспучивающихся клубов пара. Целыми днями двадцать два корабля — словно брыкающиеся, бьющие задними копытами лошади — отбивали атаки вновь и вновь атакующего их моря. Как закладывают фундамент в земляном котловане, как загоняют в глину железные опоры, как выгребают из ямы песок — так же примерно действовали и корабли, оттесняя назад воду. Их борта были обшиты листовой сталью. Однако поверх этой стали — на расстоянии руки от нее, поддерживаемая специальными опорами — была натянута сеть, вертикально спадающая сверху вниз, в воду; она охватывала юты и соединяла между собой все корабли — одна-единственная, гигантская, почти невидимая, не плотней и не тяжелее, чем если бы ее сплели из волос. Она была тускло-белой, как свинец, а некоторые ячеи — с бурыми или черными пятнами. Пятна происходили от сгоревших животных и от людей, которые эту сеть плели. Битуминозный сланец был главной составной частью той массы, из которой выпрядались нити. На фабриках давно заметили, что для связывания веществ, добываемых из сланца (который сформировался в ранние геологические эпохи, вобрал в себя разложившиеся и спекшиеся органические останки), больше подходят живые организмы — соприкосновения с ними, — чем мертвые тела. Вырванная из земли, подвергающаяся теперь воздействию воздуха, разложенная на дереве и железе, такая субстанция собиралась в единую массу слишком медленно, растрачивала свою энергию впустую. Сочные растения, жирные животные и люди оказались наилучшей питательной средой для обогащения этого вещества. Но вещество было опасным. Оно разъедало кожу. Рабочие, днем носившие сеть на руках плечах и коленях (по ночам она лежала на спинах быков и лошадей, которым предварительно сбривали шерсть), получали ожоги. Пострадавших рабочих заменяли новыми. Пять последних дней изготовления сети — а вязали ее в просторных цехах Мекленбурга — потребовали огромного количества человеческих жертв. Люди могли находиться вблизи этой жуткой паутины не дольше часа. Начальство позаботилось о том, чтобы из отдаленных районов доставляли на самолетах все новых рабочих и работниц. Новички, которых сразу приводили в цеха, погибали быстрее всех. Люди более пожилые, связывавшие узлы усталыми движениями, выдерживали до шести часов. Потом оставались лежать без сознания — с холодными руками, едва слышным пульсом, ввалившимися щеками. Мастера, орудуя большими стеклянными крюками, отделяли их от сети и выкатывали из цеха. Именно в последний день на плетении появились бурые и черные пятна. В тот день сеть — километровой длины и очень широкую — нужно было соединить из пяти больших отдельных кусков. И, как будто сила сети в результате ее увеличения стократно умножилась, все живое вблизи от нее стало гибнуть — с такой быстротой, что завершить изготовление сети вообще оказалось бы невозможно, если бы для этого понадобился еще хоть один день. Утром в шесть часов первые восемьдесят человек вошли в цеха. В полдень на лугу за цехами уже лежало три сотни трупов. Но к пяти часам пополудни, когда сеть была готова и семьдесят кранов подняли ее в воздух, к этим тремстам, мертвым и умирающим, прибавилось не так уж много новых. Потому что после полудня ни один из тех, кто притрагивался к сети, помещения не покидал.