Первая дверь оказалась стенным шкафом (тоже мне, какой дурак помещает стенной шкаф у лестницы); вторая вела в санузел, третья походила на спальню, поэтому я вошел, ощущая легкое неудобство от излишнего веса нового ствола. Пусто. Я спустился в прихожую и отворил последнюю дверь. Тот паренек сидел, прислонясь к спинке кровати, как будто б меня ждал. Бля буду. Сидит и смотрит в упор, я даже не сумел выстрелить. А затем понял, что он пялится не на меня, а просто в никуда. Короче, куда-то сквозь, и при этом надрачивает. Вот же дела. Если стрелять сейчас, можно перебудить весь дом.

– Они щас спят на чердаке, – сказал он. – Ты ж знаешь, как оно у пожилых: подавай им температуру пятьдесять градусов[225], и баста.

Не прошло и недели, как «Нью-Йорк пост» разродился говёхой насчет новоявленного Сына Сэма[226]. А затем мне позвонил Пако и попросил приехать к нему в Майами. Короче, ну его нах, этот Нью-Йорк, да и всю эту озабоченную Америку – сплошная Гоморра вперемежку с гемором. Здесь у них замораживают алмазы и используют их как кубики льда. В общем, я улетел оттуда первым же рейсом.

И вот мы сидим в «Анаконде», где до меня доходит, что про нью-йоркское дельце дошло уже и сюда: сообщение о двойном убийстве; дескать, муж с женой убиты во сне, оба застрелены в голову. В «Анаконде» кипит ночная жизнь; говорят, тут в артистической уборной готовится к выступлению Донна Саммер[227], а в VIP-зоне отдыхает и еще кое-кто из мира знаменитостей. Ко мне подходит братан по имени Бакстер; я знаю, что он перец ничего себе.

– Что, еще один мазафакер за солнечной ванной пожаловал? – смеется он, а затем его взгляд становится серьезным. – Хорошо ты там зачистил, в Нью-Йорке.

– Бог ты мой, да лишь бы мама-джама была довольна. Пако знает, что ты здесь?

– Да ну его нах, мелкого putito.

– Значит, не знает.

– Не, а серьезно, Джей-Джей: что ты здесь делаешь?

– Да вот, сушу весла. Брат притащил меня сюда из Нью-Йорка, там сейчас жарковато, надо слегка остудить задницу. Или кому-то здесь по ней напинать.

– А вот с этим давай в какой-нибудь другой клуб. В «Тропик Сити» через дорогу не пробовал?

– А здесь чем плохо?

– Древний китайский секрет.

– То есть?

– Слушай, я тебе озвучиваю только потому, что у меня к тебе нежные чувства.

– Что?.. Музыка, блин, громко орет.

– Видишь вон там кубинцев? Большой стол на шестерых?

– Да.

– Их тут нынче замочат.

– Откуда ты знаешь, что они кубинцы?

– Да ты на пиджачины их взгляни. У колумбийцев хоть какой-то вкус, а у этих… Мы за ними уже давненько ходим, да только застать их вместе никак не удавалось. Зато теперь всех за одним столиком подловили. Все равно что когда телка тебе за одну ночь и отсасывает, и в жопу дает. Двое из них неправильно мою шефиню терли, а она с такой хренью не мирится. Так что гореть им тут нынче, как в Сонгми[228]. Потеха будет что надо. Поимей в виду. Со всеми вытекающими.

– Понял, брат. Спасибо за наколку.

Пако я застал у барной стойки с какой-то телкой, которой он обеими руками обжимал титьки, как бы вместо лифчика.

– Эй, чувак, надо дуть отсюда: тут что-то серьезное затевается.

– Дуть? А в какое именно место? Я вот в хэ себе не дую, а с Шарленой знай балую. Хошь одну сисю дам помацать?

– Я серьезно, чувак. Мотать отсюда надо.

– Да брось ты, ну… Тут Донна Саммер выступает. А еще, говорят, в каком-то номере Джин Симмонс с Питером Криссом[229] китайскую цыпку на пару разделывают. Остынь, чувак, охолони: ты не видишь, я занят?

– Я тут что, по ушам тебе втирать пришел? Сейчас говно метнут в вентилятор – брызнет по всем углам. Так что перестань колупать эту блядву и слушай меня.

– Чёё? Кого ты, мля, блядвой назвал?

– Охолони, цыпа. Видишь – это ж гомосек. Не знает даже, с какой стороны к даме подгребать.

– Куда уж мне. Пако, реально, ну какого хера?

– Ну а ты какого, солнце мое?

– Я сейчас только перемолвился с Бакстером.

– Бакстер? Этот гондон здесь? Да ёшь твою медь, какого…

– Он здесь на работе, кретин. Он и еще дюжина громил.

– Бли-ин!.. Ну почему здесь? Такой милый клуб превратят в руины!

– Не знаю, но сейчас тут начнется разборка колумбийцев с кубинцами. Один из столиков размолотят в хлам.

– Ой, бля… Надо мне предупредить моего парня.

– Делай что хочешь, а я отсюда сваливаю.

Я отправился наружу, в то время как Пако, видимо, пошел известить о грядущем катаклизме своего кореша. На выходе я прислушался, недоумевая, что со мной – может, оглох? Выстрелов чего-то не слышно, но не прошло и пяти минут, как из «Анаконды» густо повалил народ, хотя стрельбы по-прежнему не слышалось. Пако, нагнав меня, сообщил, что сработала пожарная сигнализация.

– А своего кореша ты предупредил?

– А то. И вовремя. Он ведь там не один был: к нему из-за границы пять братовьев нагрянуло.

– Не один? Пять братовьев? Ты про стол с шестерыми кубинцами?

– Ну да. А что…

– Гре-ба-ный кре-тин! Ну надо ж быть таким опездолом! О, мазафакер!

В тот вечер я забронировал себе билет на Нью-Йорк, на первый же рейс. А когда выскочил в аэропорту из такси, меня там уже ждали четверо. Один в коричневом костюме с лацканами, как крылья, трое в рубашках-гавайках – красной, желтой и розовой, как гибискус. Отбиваться было бессмысленно.

Меня усадили и повезли – далеко, куда-то за Корал-Гейблс[230], мимо участков, где ничего, кроме деревьев; мимо дорог со знаками; мимо погнутых тропическим ураганом фонарных столбов; мимо каких-то двух клубов, где днем шаром покати. Оставили позади городскую среднюю школу – двухэтажную, с припаркованным впереди сиротливым «Мустангом».

– Доставить мы тебя должны живым, – сказал Розовый Гибискус. – Но это не значит, что цельным куском.