— Скорее! Поторопитесь! Проходите внутрь, — зашипела женщина. — Главное, чтобы вас никто не увидел!

Я поспешила занять место в передней части ложи, усадила Лили на колени. Иван и Вера сели с двух сторон от меня. Капельдинерша погрозила мне пальцем и строго произнесла:

— Если она заплачет, вам следует тут же уйти.

Я думала, что театр был красив только снаружи, но, когда мы оказались внутри, у меня просто захватило дух. Я наклонилась над стенкой балкона, рассматривая пурпур и золото интерьера. В зале было пять ярусов балконов, украшенных золотым орнаментом, который доходил до самой хрустальной люстры, свисавшей с потолка, разрисованного в православном стиле. Воздух был насыщен запахами старого дерева и бархата. Огромный занавес с кистями, закрывавший сцену, был весь в серпах, молотах, свитках с нотами и звездах.

— Здесь лучшая в мире акустика, — сообщила нам Вера, поправляя на себе платье и улыбаясь так гордо, словно это была исключительно ее заслуга.

С наших мест мы прекрасно видели зрителей в партере, но тех, кто сидел в ложах над нами и в глубине зала, разглядеть было невозможно. И все же я всматривалась в лица людей, проходящих между рядами кресел, надеясь узнать в ком-нибудь из зрителей мать или генерала, но никого похожего на них не было. Краем глаза я заметила, что Вера пристально наблюдает за одной из лож на противоположной стороне зала. Пытаясь не выдать себя, я медленно повернула голову и посмотрела в том же направлении. И хотя свет начал гаснуть и стало совсем темно, я успела заметить старика в переднем ряду. Это был не генерал, но его лицо показалось мне смутно знакомым. По залу пробежала последняя волна покашливаний и перешептываний, и зазвучала музыка.

Вера коснулась моей руки.

— Вам известно, какой будет финал, миссис Никхем? — тихо спросила она меня. — Или хотите угадать?

Я затаила дыхание. В ее глазах отражался свет сцены.

— Что угадать?

— Счастливый или трагический?

В голове затуманилось, потом снова прояснилось. Естественно, она имеет в виду балет. У «Лебединого озера» есть два разных окончания. В одном принцу удается разрушить чары злого колдуна и спасти царевну-лебедь, а во втором побеждают злые силы и двое возлюбленных находят друг друга только после смерти. Я так сильно сжала кулаки, что щелкнул театральный бинокль, который по-прежнему был у меня в руке.

Занавес раздвинулся, явив взору публики шесть герольдов в красных плащах. На сцену выбежали балерины в нарядных костюмах в сопровождении охотников. За ними появился принц Зигфрид. Последний раз я была на балете еще в Харбине. На какой-то миг я забыла, зачем нахожусь в театре, мое внимание переключилось на артистов, их ноги, тела. Вот настоящая Россия, подумала я. Такой мне хотелось ее видеть.

Я посмотрела на Лили. Глазки дочери поблескивали. Мои уроки танцев закончились, когда японцы заняли Харбин. Но Лили? Она живет в спокойной стране и может выбрать себе занятие по душе. Ей никогда не придется убегать, бросая дом. «Когда подрастешь, Лили, — мысленно обратилась я к малышке, — можешь заниматься балетом, фортепиано, пением — всем, чем только пожелаешь, лишь бы ты была счастлива». Я мечтала о том, чтобы в жизни моей дочери было все, чего не хватало мне. Но больше всего я хотела, чтобы у нее появилась бабушка.

Услышав первые ноты темы лебедей, я посмотрела на сцену. Декорации изменились, теперь действие происходило на фоне скалистых гор и голубого озера. Танцевал принц Зигфрид, за ним, приняв облик совы, тенью следовал злой волшебник. Ужасная тень, всегда близкая, таящаяся, коварная, влекла принца назад, когда он думал, что движется вперед. Я перевела взгляд на мужчину в противоположной ложе, на которого смотрела Вера до того, как в зале стало темно. В голубом свете он казался таинственным. Кровь отхлынула у меня от лица, внутри все похолодело, когда на мгновение мне показалось, что я вижу Тана. Но вот стало чуть светлее, и я поняла, что это невозможно. Этот человек был белым.

Даже когда закончился второй акт и в антракте загорелся яркий свет, я все еще не могла прийти в себя.

— Я схожу в туалет, — сказала я Ивану, вручая ему Лили.

— Я пойду с вами. — Вера поднялась с кресла.

Я кивнула, хотя на самом деле не собиралась опорожнять свой мочевой пузырь. Я намеревалась поискать среди зрителей мать.

Мы прошли людным коридором к уборной. Там царила такая же сутолока, как и в гардеробе. Никто не стоял в очереди, женщины бесцеремонно толкали друг друга, когда какая-то из кабинок освобождалась. Вера вложила мне в руку салфетку, твердую, как картон.

— Спасибо, — поблагодарила я, вспомнив, что в Москве в общественных туалетах не бывает туалетной бумаги. В Третьяковской галерее на унитазах даже не было сидений.

Когда из кабинки напротив нас вышла женщина, Вера подтолкнула меня вперед.

— После вас, — тихо произнесла она. — Я буду ждать снаружи.

Я зашла в кабинку и закрыла дверь на крючок. Воняло мочой и хлоркой. Я приникла к щели в двери и, когда Вера зашла в соседнюю кабинку, тут же спустила воду и выбежала из туалета в коридор.

Я стремглав пронеслась вниз по лестнице, на которой кучками стояли люди, и очутилась на первом этаже. Здесь толпа была поменьше. Я с тревогой всматривалась в женские лица, надеясь увидеть родные черты. У матери, должно быть, седые волосы, говорила я себе, и морщины. Но в калейдоскопе лиц я не находила того единственного, которое искала. Толкнув тяжелую дверь, я выбежала к колоннаде, почему-то решив, что она могла ждать меня снаружи. На улице похолодало, морозный ветер продувал блузку, пронизывая меня насквозь. На ступеньках стояли двое мужчин в военной форме, их дыхание превращалось в пар, ясно видимый на фоне ночной темноты. Чуть дальше стоял ряд такси, но вся площадь перед театром была пустынной.

Военные повернулись. Один, с молочно-белой кожей и голубыми, как опалы, глазами, удивленно вскинул брови.

— Вы что? Простудитесь! — воскликнул он.

Я зашла обратно в фойе, чувствуя, как прогретый центральным отоплением воздух принимает меня в свои объятия. Перед глазами, словно солнечный блик, стояло лицо военного, и мне вспомнилась железнодорожная станция в Харбине в тот день, когда мы расстались с матерью и ее увез поезд, направлявшийся в Россию. Военный напомнил мне того советского солдатика, который помог мне убежать от Тана.

Когда я стала протискиваться сквозь толпу к лестнице, все зрители уже вышли из зала, и теперь в фойе яблоку негде было упасть. Пробившись почти на самый верх, я заметила Веру, которая, облокотившись на балюстраду, с кем-то разговаривала. Меня она не замечала, но и я не могла видеть ее собеседника, который стоял рядом с огромным цветочным горшком. Это был не Иван, потому что мужа я увидела в дальнем конце фойе; он стоял с Лили на руках и смотрел в окно на площадь. Чуть ли не вывернув шею, я сумела-таки заглянуть за горшок и увидела седого мужчину в коричневом костюме. Одежда его была чистой и выглаженной, но задняя сторона воротничка рубашки выцвела, а брюки были затерты до блеска. Он стоял, скрестив на груди руки, время от времени указывая подбородком в сторону окна, у которого стоял Иван. Голоса возбужденной публики не давали расслышать, о чем они с Верой разговаривали. Потом мужчина переступил с ноги на ногу и немного развернулся. Когда я разглядела у него под глазами мешки, то поняла, что уже видела это лицо раньше. Продавец сувениров из гостиницы! Я вжалась в стенку под балюстрадой, вся превратившись в слух. На секунду шум толпы смолк, и я смогла услышать его слова.