Ни один мускул не дрогнул на лице сержанта Харпер. Судя по тому, как ее взгляд сам собой уплывал куда-то в сторону и только на какую-нибудь особенно выразительную интонацию резко возвращался к моему лицу, – таких, как я, она уже навидалась. Домохозяйки, аптекари, зубные врачи, банковские служащие… Наверняка все они приходили пылко излагать свою точку зрения, стиснув кулаки, с криво подкрашенными глазами и выдохшимся парфюмом. Сидя на краешке неудобного красного стула (оставляющего колючие шерстистые отпечатки снизу на голых ногах), плакали, присягали на всевозможных Библиях (современный перевод, Библия короля Иакова, семейное издание с иллюстрациями) и клялись могилками дорогих и близких (папиной, бабушкиной, маленького Арчи), что любые обвинения против нашего Родольфо, Ламонта, Каниты Кей и Мигеля – вранье, сплошное вранье.

– Конечно, я понимаю, как все это звучит со стороны. – Я постаралась убрать из голоса истерические нотки (сержант Харпер их явно не переваривала, равно как и трепетных порывов и разбитых сердец). – Но я абсолютно уверена, что Ханну убили. И по-моему, нужно обязательно выяснить, что же там на самом деле произошло.

Сержант Харпер задумчиво почесала в затылке (так люди обычно делают, если категорически не согласны с собеседником). Прищурившись, она потянулась к стоящему слева шкафчику и вытащила с полки толстую зеленую папку с наклейкой (я успела прочесть): № 5509-ШН.

– Вот, – сказала сержант, шлепнув папку себе на колени. – Насчет человека, которого ты слышала в лесу, мы выяснили. – Она перевернула несколько листов фотокопий, заполненных мелким шрифтом, издали не разобрать, и остановилась на одной. – Одновременно с вашей группой в лесу находились две пары туристов из округа Янси – Мэтью и Мазула Черч, Джордж и Джулия Варгезе. Около шести они сделали привал на Сахарной Голове, передохнули часок и двинулись дальше, к Бобровому ручью. Расстояние до него две с половиной мили, до места они добрались к половине девятого. Мэтью Черч сообщил, что искал в лесу хворост, когда у него погас фонарик. Он добрался к своим около одинадцати, и все они легли спать. А тело нашли в пределах четверти мили от лагеря, на Бобровом ручье.

– Он видел нас с Ханной?

Сержант покачала головой:

– Не совсем. Он сказал, что слышал в лесу оленей. Но он выпил три банки пива и вряд ли толком понимал, что именно слышит. Как еще сам-то не заблудился… По всей вероятности, его ты и слышала, когда он ломился через кусты.

– А он носит очки?

Сержант Харпер задумалась:

– Кажется, да… – Она заглянула в бумаги. – Да, очки, в золотой оправе. Он близорукий.

От этого уточнения, про близорукость, мне показалось, что Харпер врет. Я постаралась незаметно подглядеть в листок, но сержант мгновенно захлопнула папку и улыбнулась. Меж тонких обветренных губ блеснули зубы – так шоколадка выглядывает из полуразвернутой фольги.

– Я тоже ходила в походы, – сказала Харпер. – В горах никогда не знаешь наверняка, что именно видишь. Ты нашла ее висящей на дереве, так?

Я кивнула.

– Мозг, защищаясь, создает иллюзорные образы. У четырех из пяти свидетелей показания не соответствуют действительности. Они что-то забывают и додумывают то, чего не было. Так проявляется психологическая травма. Конечно, свидетельские показания необходимо учитывать, но в конечном итоге я доверяю только тому, что вижу своими глазами. То есть фактам.

Я не могла на нее злиться. Из-за всех этих Родольфо, Ламонтов, Канит и Мигелей, пойманных с поличным, в грязных подштанниках, перед телевизором, с полным ртом кукурузных хлопьев, она считала, что знает Жизнь вдоль и поперек. Она изучила округ Слудер до кишок, до самых потрохов, и никто ей ничего нового сказать уже не может. Наверное, мужа и дочку это здорово бесит, но они терпят и молча кивают, слушая ее за обедом из кое-как накромсанной ветчины и консервированного горошка. А она, хоть их и любит, все же чувствует, что от нее их отделяет пропасть. Они живут в своем воображаемом мире – мире домашних заданий, тихой канцелярской работы, невинных молочных усов, между тем как она, Файонетт Харпер, живет в настоящей Реальности, знает всю подноготную, все темные, гнилые уголки.

Я не знала, что еще сказать, какими словами ее убедить. Может, вскочить, опрокинув красный стул, и заорать: «Это безобразие!» – так папа делает, когда заполняет квитанцию в банке, а из десяти лежащих на прилавке шариковых ручек ни одна не пишет. На крик всегда прибегает служащий средних лет, на ходу застегивая пуговицы или молнию, заправляя выбившуюся из брюк рубашку и приглаживая торчащие во все стороны волосы.

Сержант Харпер, должно быть, почувствовала мое отчаяние и, резко подавшись вперед, коснулась моей руки, а потом так же резко снова выпрямилась. Видимо, это было задумано как успокаивающий жест, но выглядело примерно так, будто монетку бросили в щель игрового автомата. Ясно, что сержант Харпер смутно представляет себе, что такое Нежность и Женственность. Для нее это нечто вроде подаренной на день рождения блузки с оборочками – и носить не хочется, и выкинуть нельзя.

– Я ценю, что ты не пожалела времени и пришла поговорить. – Глаза коньячного цвета внимательно наблюдали за моим лицом. – Потому я и согласилась с тобой встретиться. Я ведь не обязана. Следствие закончено. Мне разрешено его обсуждать только с ближайшими родственниками. Но ты пришла, потому что тебе небезразличен исход дела. Это хорошо. Миру нужны неравнодушные люди. Однако скажу напрямик: никаких сомнений насчет того, что случилось с Ханной Шнайдер, у нас нет. Постарайся это осознать и принять, и чем скорее, тем лучше.

Потом сержант Харпер взяла чистый лист бумаги и молча нарисовала на нем четыре картинки.

(Я это часто вспоминаю и каждый раз восхищаюсь гениальностью такого подхода. Если бы каждый, доказывая свою мысль, вместо того чтобы бросаться громкими фразами и размахивать кулаками, спокойно рисовал на бумаге свои доводы! Потрясающе, насколько это оказалось убедительно. Жаль, я не сразу оценила красоту идеи и не взяла рисунок с собой. Поэтому для иллюстрации мне пришлось очень приблизительно воспроизвести набросок сержанта Харпер – до того подробно и тщательно прорисованный, что получилось даже немножко похоже на Ханну.)

– Такие отметины остаются на трупе в случае убийства. – Харпер ткнула пальцем в две картинки справа на листе. – Их невозможно подделать. Допустим, ты кого-то душишь. На шее останется пятно – вот здесь, поперек. Представь себе руки. Или, скажем, веревку. То же самое. Чаще всего остаются еще и синяки, и раздробленные хрящи, потому что из-за выброса адреналина преступник прикладывает больше силы, чем нужно.

[НАГЛЯДНОЕ ПОСОБИЕ 16.0]

Она указала на две картинки слева.

– А так получается в случае самоубийства. Видишь? Веревка образует как бы перевернутую букву «V». Давление идет снизу вверх. Следов ногтей, как правило, не бывает – если только самоубийца не передумал в последний момент. Это случается, потому что больно. Мало кто вешается правильно. В старину, когда казнили преступников, осужденный падал вертикально вниз с высоты от шести до десяти футов, и веревка перебивала позвоночник. А сейчас большинство самоубийц влезают на стул, прикрепив веревку к потолочной балке или крюку, и падать приходится всего два-три фута. Чтобы перебить хребет, этого недостаточно, а смерть от удушья наступает только через пару минут. Именно так было с твоей подругой Ханной.