Тем не менее Гельголандское сражение продемонстрировало и неготовность Адмиралтейства руководить современными военными действиями на море. Альманах Quarterly еще в 1860 году писал, что этому ведомству «затуманил мозги дым Трафальгара», и характеристика эта не утратила справедливости полвека спустя. В Адмиралтействе заправляли пожилые служаки, не отличавшиеся гибкостью мышления. И хотя Первый морской лорд, принц Луис Баттенбергский, пользовался уважением (несмотря на незаслуженные нападки в прессе из-за своих немецких корней), своей должности он не соответствовал. Язвительные критики наградили его прозвищем «Всецело одобряю», поскольку именно эта виза чаще всего появлялась в его переписке. Военно-морской штаб был, скорее, исследовательским отделом, чем механизмом разработки и управления операциями. Его структура предполагала, что адмиралы будут принимать решения в море, когда флот снимется с якоря. Однако вскоре стало очевидно, что в эпоху радио у Адмиралтейства возникает непреодолимый соблазн вмешаться, притом что и само ведомство, и его штат плохо для этого годились. «И на флоте, и в Адмиралтействе мозги были дефицитом»{733}, – писал подчиненный Битти Филсон Янг, разделявший недовольство своего начальника Морскими лордами и их штатом: «Ими владело косное и безжизненное убеждение, повсеместно проявлявшееся в политике [Адмиралтейства], что средства куда важнее цели»{734}.

К счастью для союзников, Адмиралтейство состояло не только из тугодумов. Один из важнейших отделов – разведка – попал в самые что ни на есть надежные руки. С ноября 1914 года хозяином Сорокового кабинета стал капитан Реджинальд Холл, прозванный Моргуном за привычку постоянно моргать. Холл был восходящей звездой флота – в недавнем прошлом командир линейного крейсера, которого слабое здоровье вынудило перебраться на берег. Первый опыт разведывательной работы он получил в 1908 году, когда, одолжив яхту у герцога Вестминстерского, отправился на якорную стоянку немецкого флота в Киле и, притворяясь обычным отдыхающим, пересчитал и сфотографировал корабли. Теперь же, занявшись разведкой уже профессионально, этот тщедушный человек стал внушительной фигурой и одним из гениев в своей области, которые иногда рождаются в Британии.

Знавшие его лично отмечали «язвительную манеру речи», добавляя, что «внимание в нем привлекало лицо и глаза. Величественный нос над плотно сжатыми губами и твердый раздвоенный подбородок подсказывали, что с этим человеком шутки плохи. Он напоминал сокола сапсана, и это впечатление усиливал острый взгляд, которым он обводил собравшихся». Другой знакомый отзывался о Холле так: «наполовину Макиавелли, наполовину мальчишка». Вторую половину подтверждала история, которую он любил рассказывать и сам, – о чересчур легком приговоре, вынесенном судьей немецкому шпиону на том основании, что обвиняемый передавал в Германию всего лишь места расположения фабрик. Разгневанный Холл, если верить этой истории, донес до немецкой разведки место расположения дома судьи, обозначив его как «стратегически важное предприятие».

Задачам Сорокового кабинета сильно помогли перехваченные в море три шифровальные книги немецкого военно-морского флота. 11 августа австралийский морской офицер, угрожая пистолетом, конфисковал шифровальную книгу с немецкого парохода Hobart на Мельбурнском рейде, однако до Лондона она добралась лишь к концу октября. Россия передала еще одну книгу – с крейсера Magdeburg, севшего на мель у эстонского побережья на Балтике 25 августа. Она попала в Адмиралтейство 13 октября. И наконец, 30 ноября британский траулер добыл шифровальную книгу с немецкого миноносца, затонувшего у острова Тексель 17 октября. К декабрю 1914 года с помощью группы владеющих немецким языком блестящих ученых, нанятых для этой цели, кабинет Холла получил в распоряжение все три главных вражеских морских шифра – VB, HVB и SKM. Впоследствии будут взломаны и остальные.

В то время радио по-прежнему казалось чудом тем, кто родился до его изобретения. Как-то ночью в радиорубке флагманского корабля Битти Lion в Скапа-Флоу один из офицеров, надев наушники, завороженно разбирал несущуюся в эфире морзянку: «Мы слушали российского главнокомандующего на Балтике, слушали Мадрид, немецкого главнокомандующего из его твердыни на другом берегу Северного моря. Как забавно было переключаться между немецким и британским командующими – двумя голосами, которые значили бесконечно много для всех нас, – противопоставлять их тональность и воображать, что они говорят»{735}.

Благодаря Сороковому кабинету немецкие переговоры вскоре перестали быть загадкой для британского верховного командования. Растущий поток сообщений, перехватываемых цепью приемных радиостанций Адмиралтейства по восточному побережью, расшифровывался, переводился и прочитывался в пределах нескольких часов. Флот снисходительно прощал гражданским переводчикам незнание морского лексикона, в результате которого в Отдел оперативного командования попадали, например, расшифровки следующего содержания: «2-я [немецкая] боевая эскадра выплывет в 2 часа пополудни и вернется в гавань перпендикулярным курсом в 4 пополудни». Поскольку базой для немецкого флота служил Вильгельмсхафен и многие приказы отдавались на бумаге или по телефону, Моргун Холл не мог рассчитывать на то, что предугадает каждый шаг противника. Однако благодаря техническому совершенству немецких передатчиков корабли Ингеноля переговаривались по радио куда больше, чем Королевский флот. Кроме того, первым же делом после вступления в войну Британия перерезала подводные телеграфные кабели, обеспечивающие Германии связь с остальным миром. Тем самым она вынудила Берлин передавать большое количество уязвимых для перехвата международных сообщений по радио, и морские радиограммы часто предупреждали Гранд-Флит о выходе противника в море за несколько часов.

Однако в последующие после Гельголандского сражения месяцы удача не раз меняла сторону, и Королевский флот частенько попадал впросак. 22 сентября подлодка U-9 потопила три старых британских крейсера, несущих бессмысленный дозор у голландского побережья. Hogue, Aboukir и Cressy беспечно шли ровным курсом, капитаны даже не подозревали о том, что в глубине могут находиться подлодки. Когда получил пробоину первый корабль, а затем и второй, невероятно, но шедший следом остановился, как и предыдущий, чтобы подобрать уцелевших – в результате погибло 1400 человек. Многие моряки немецкого флота завидовали командиру U-9, который вернулся в порт победителем. Лейтенант Кноблох с Rostock размышлял в дневнике: «Должно быть, очень лестно возвращаться в гавань после таких достижений»{736}. Его чувства разделяли многие. Эрнст Вайцзеккер с гордостью отмечал успех U-9, резко контрастировавший с бездействием надводного флота: «Сегодня приятно быть морским офицером»{737}.

27 октября новый британский дредноут Audacious подорвался на мине у северного побережья Ирландии. Несколько последующих месяцев Адмиралтейство выставляло себя в нелепом свете, отказываясь признать факт потопления даже в приказах по флоту, несмотря на то что очевидцами события оказались сотни американских пассажиров проходящего лайнера Olympic, а немецкие школьники получили традиционный выходной в честь победы. Тем временем рейдеры, нападавшие на торговые суда (особенно прославившийся в этом отношении Emden), успешно делали свое черное дело на противоположной стороне земного шара, в Тихом и Индийском океанах. Вечером 1 ноября произошла трагедия у берегов Чили, когда допотопная крейсерская эскадра контр-адмирала сэра Кристофера Крэдока была уничтожена адмиралом фон Шпее близ Коронеля.