Тут уже оба они громко расхохотались. И Норма Джин неуверенно присоединилась к ним.

Как же они изменились, Касс и Эдди Дж.! Норма Джин их едва узнавала.

И дело тут не только в стильной одежде. (Может, у них завелся новый дружок, очередной щедрый «благодетель»? Один из так называемых «истосковавшихся по любви стариканов», устоять перед которым было просто невозможно?) Касс отпустил волосы, теперь они казались даже гуще и кудрявее прежнего. И еще начал отращивать черные шелковистые усики — ну точь-в-точь как у Маленького Бродяги, прямо как ненастоящие, так и хотелось приглядеться повнимательнее или потрогать их рукой. Эдди Дж. был взвинчен и возбужден сверх всякой меры (обычно он сидел на дексамиле, предпочитал его бензедрину «во всех отношениях» и уверял, что он не дает привыкания). Темные глаза его сверкали, хотя веки были припухшие, а в левом глазу, очевидно, лопнул капилляр, и зрачок был подернут тонкой кружевной кровавой сеткой.

— Нор-ма! Добро пожаловать домой, в Лос-Анджелес.

— Господи, как же мы по тебе скучали! Больше не покидай нас, обещаешь?

Норма Джин с трудом удерживала в руках колючие розы, а Касс и Эдди Дж. шли рядом, возбужденно болтали и смеялись. Строили планы на этот вечер. Планы на завтрашний вечер. А сколько уже шума по поводу «Ниагары»!

— Уолтер Уинчелл считает, что фильм будет настоящей бомбой!

Они прошли через людный терминал. И все расступались перед этой троицей — такой шумной и разнаряженной, словно павлины. Норма Джин старалась не замечать устремленных на них завистливых и любопытных взглядов. Совершенно незнакомые люди останавливались и глядели им вслед.

Норма Джин оставила ключи от машины Кассу и Эдди Дж., и они приехали за ней в аэропорт в лимонно-зеленом «кадиллаке». На правом крыле она заметила длинную и глубокую царапину. Но ничего не сказала им, только засмеялась.

За руль сел Эдди Дж. Норма Джин устроилась на переднем сиденье, между двумя своими любовниками. Откидной верх опустили — насыщенный выхлопными газами воздух резал Норме глаза. Ловко лавируя в потоке движения, Эдди Дж. взял Норму Джин за руку и опустил на свою вздувшуюся ширинку. Касс взял Норму Джин за другую руку и опустил на свою, тоже вздувшуюся, ширинку.

Но все было не так. Совсем не то. Они меня не узнали.

Клятва. Каким именно образом это случилось, непонятно. Но бутылка «Шато Мутон-Ротшильд» урожая 1931 года выскользнула у него из пальцев. А ведь именно он добыл эту бутылку у одного знакомого другого знакомого, приятель которого содержал винный подвал, этакую темную пещерку на Лаурел-Каньон-драйв, и эта чертова бутылка была на три четверти полной! Осколки стекла разлетелись по полу. Терпкий до непристойности запах дорогого вина преследовал их потом долгие месяцы.

— О Господи! Ради Бога, простите! — И он, кто бы он там ни был, разумеется, был прощен. Липкие сонные поцелуи. Эти тоскливые от безнадежной любви мрачные глаза. До чего же они прекрасны, эти глаза, так и тянет рассмеяться, глядя в них. Глаза, утонувшие в экстазе, которому не было конца. Они были молоды и неутомимы, и еще этой неутомимости способствовал дексамил, и любовные утехи, казалось, длились вечность. Заниматься любовью — самое сладкое на свете забвение! Другие средства, они ведь предназначены для сугубо внутреннего пользования, действуют на мозги, но любовь… ее ведь разделяют, верно? Обычно да.

— Ой! Так больно!.. Извините. П-просто не сдержалась!

Они никогда не занавешивали окон. Окна были распахнуты настежь и смотрели в небо. И даже с закрытыми глазами можно было определить, стоит ли на улице ясный калифорнийский день или день пасмурный, рассвет сейчас или закат, синяя звездная ночь или темная ночь без единой звездочки на небе, или же «солнце в зените», как нараспев говорил Касс, цитируя Заратустру, его любовь еще с юности.

(— А кто такой этот Заратустра? — как-то спросила Норма Джин Эдди Дж. — Какой-то общий знакомый?

Эдди Дж. ответил, пожимая плечами:

— Ясное дело. Наверное. Просто я хочу сказать, чем дольше тут живешь, тем больше у тебя знакомых. Правда, иногда они меняют имена, но все равно — раз встречались, значит, встречались».) И вот в разных газетах и журналах, в «Голливудском сплетнике» и «Голливуд рипортер», в «Л.А. конфидентал» и в «Голливуд конфидентал», стали появляться снимки этой блистательной троицы. И подписи к ним. В разделах светских новостей.

МОЛОДЫЕ ПЛЕЙБОИ ЧАРЛИ ЧАПЛИН-МЛАДШИЙ И ЭДВАРД ДЖ. РОБИНСОН-МЛАДШИЙ СО СВОЕЙ ПОДРУЖКОЙ СЕКСУАЛЬНОЙ КУКОЛКОЙ-БЛОНДИНКОЙ МЭРИЛИН МОНРО: ЛЮБОВЬ ВТРОЕМ?

Господи, как вульгарно, сказал Касс. Эксплуатируют нашу популярность, сказал Эдди Дж. «Мэрилин» серьезная актриса, сказал Касс. Особенно ненавистен был ему один снимок, на котором он, по собственному выражению, выглядел как «полная задница». И рот у него разинут, словно он задыхается, добавил Эдди Дж. Тем не менее они выбрали из журналов наиболее скандальные фото и налепили их на стены. А когда они появились даже на обложке «Голливуд конфидентал» — то был снимок пресловутой троицы, весело отплясывающей в каком-то баре на Стрип, — Касс с Эдди Дж. накупили целую дюжину журналов, сорвали со всех обложки и украсили ими дверь в спальне Нормы Джин. Норма Джин смеялась над ними — Боже, что за тщеславие! Они, в свою очередь, поддразнивали ее:

— Кто у нас тут сексуальная куколка-блондинка? Она?.. Быть того не может! — И хватали ее за ягодицы и лобок. Норма Джин верещала, отталкивала их руки. При одном только прикосновении их быстрых сильных пальцев, при одном только взгляде на их раскрасневшиеся лица она вся так и таяла. Пусть пошлость, но именно так оно и было. Линия сердца у вас превалирует над остальными. Главное для вас любовь, мадемуазель.

Именно Норма Джин веселила и подбадривала своих мальчиков, когда они нуждались в утешении. Что, кстати, бывало нередко после бурных, в античном духе, ночей и безумных дней. После того как Эдди Дж. разбился во взятом напрокат «ягуаре». После того как уровень красных кровяных телец в крови у Касса вдруг упал необычайно резко, и ему даже пришлось провести в больнице целых три «совершенно чудовищных» дня. Когда Эдди Дж., получивший роль Горацио в местной постановке «Гамлета» и дружно превозносимый до небес за исполнение лос-анджелесской прессой, вдруг проснулся однажды днем и заявил, что «голова у него совершенно пустая… как будто шлангом высосали все мозги», и не пошел на вечерний спектакль, и вообще больше не явился в театр. Когда Касс, занятый в кордебалете мюзикла, поставленного на МГМ, умудрился сломать лодыжку на первой же неделе репетиций — «И не пудрите мне мозги всей этой фрейдистской мутью, это просто случайность!»

Так вот, после всего этого Норма Джин утешала и ублажала их, нянчилась с ними, терпеливо выслушивала все их жалобы и нытье. А иногда — даже и не слушала, что именно они говорят. Потому что, пребывая в раздражении, они бесконечно оскорбляли и цепляли ее. Ибо, наверное, не столь важно, что тебе говорят, но важно, как говорят. Искренне, без всяких там уверток и недомолвок, сжимая твою руку в своей, глядя тебе прямо в глаза.