Я позволил себе столь обширную цитату не из тщеславия, а лишь затем, чтобы показать: глубинные механизмы происходившего в культуре были понятны нам уже в ту пору. Это приспособленцы прозревают тогда, когда оскудевает рука дающего, и плюют в прошлое с прицельным энтузиазмом. Благодаря щедрости Жуковой мы устроили хлебосольную презентацию первого номера в ЦДЛ. Кроме того, я раздавал в конвертах гонорар – от ста до двухсот долларов. Герой Социалистического Труда Михаил Николаевич Алексеев, один из самых состоятельных советских классиков, вскрыв конверт, заплакал. Отчего? Это отдельный разговор! Во-первых, гонораров тогда почти нигде, кроме «глянца», «демпрессы» и соросовских толстых журналов, не платили. Во-вторых, это были немалые по тем временам деньги, пенсия-то равнялась десяти долларам, а на сотню наша семья из трех человек могла жить почти месяц. В-третьих, большинство обеспеченных граждан, ничего не понимавших в финансах, лишилось всех накоплений еще в 1991-м в результате галопирующей инфляции. Так, моя теща Любовь Федоровна, вдова высокооплачиваемого летчика-испытателя, в одночасье потеряла все сбережения. Она до конца верила государству и посмеивалась над моими советами вложить деньги во что-то ликвидное…

Либеральные издания встретили выход «Реалиста» в штыки, справедливо увидев в этом признак консолидации консервативных сил и оживления русского самосознания. Издевались, как могли, но это нормально: идейно-эстетическая борьба в литературе была всегда. Обидно другое: когда через пять лет заявили о себе «новые реалисты», ни один из них не вспомнил про наш альманах, хотя многие там печатались. Упорное нежелание знать или признавать достижения предшественников вообще отличает поколение тех, кто объявился в литературе в нулевые годы. А ведь учиться можно только у предшественников, отсюда на редкость низкий профессиональный уровень современной прозы и поэзии, устаревающей, когда еще не просохли чернила.

«Реалист» выходил еще дважды, прекратив существование в 1997 году, так как полуживого Ельцина переизбрали на новый срок, и как-то сразу сократились траты на подкуп медийной интеллигенции и растаскивание оппозиционных сил. Зато челядь победившего гаранта начала бешено скупать собственность за границей. Роскошные виллы «новых русских», в основном ельцинской политической и финансовой обслуги, на Лазурном берегу мне со знанием дела показывал знаменитый русист Ренэ Герра, когда я гостил у него в Ницце.

– Ну как вам? – спросил он.

– Впечатляет.

– Раньше здесь жила наша аристократия, а теперь…

– А теперь… наша плутократия и просто плуты… Но самое грустное: эти виллы и нищие русские города – сообщающиеся, по сути, сосуды. Сколько здесь прибывает, столько там, в России, убывает…

– А почему же не строят в Москве баррикады?

– С наших баррикад больно падать, – вздохнул я.

Однако до последнего момента исход президентской гонки 1996 года оставался непредсказуем. Все авиабилеты за рубеж были раскуплены на несколько недель вперед – до инаугурации. Боялись победы коммунистов и возмездия за разгром единой страны, пятилетку шулерской демократии, криминального беспредела, тупого разоружения, деиндустриализации и «расколхоживания». В метро открыто спорили о том, кого надо первым повесить на фонаре перед Моссоветом, выкрикивая разные имена: Гайдар, Шахрай, Шумейко, Немцов, Попов, Собчак, Грачев, Козырев, Юмашев, Ерин, Березовский, Гусинский, Бурбулис… На Чубайсе дружно сходились все. Я тоже кипел. Для понимания того, насколько непримирима была борьба и какие гроздья гнева зрели в душах, приведу несколько моих эпиграмм тех лет:

Ельцин, возникая на телеэкране, производил впечатление тяжко больного человека, окончательно подорвавшего здоровье водкой. Его низкий ноющий голос, похожий на вой авиационной бомбы, лично у меня вызывал зубную боль. Кампания велась с чудовищными нарушениями закона, «демокрады» (словечко, кстати, запустил я в одной из моих статей) и словоблуды, засевшие в СМИ, как с цепи сорвались. Не было такой клеветы и напраслины, которую они не лили бы на оппонентов. В миллионах почтовых ящиков регулярно появлялась газетка «Не дай, Бог!», выпускавшаяся специально к выборам. Я в ту пору общался с одной полиграфисткой, так вот она от чтения этого «боевого листка» впала в такой ужас, что ее буквально трясло от страха перед «реставрацией совка», хотя от дикого капитализма ей вообще ничего хорошего не перепало.

Информационное поле напоминало общенациональный разлив помоев. Концентрированный яд антикоммунизма буквально хлестал с телеэкрана, особенно запомнилась Татьяна Миткова, она ежедневно вбивала в доверчивые мозги «дорогих россиян» страшную мысль о новом ГУЛАГе. Да еще из студии НТВ злобно нудил Киселев. Никита Михалков пустил в массы притчу о хромом верблюде, который станет вожаком, если караван повернет туда, откуда пришел. Шутку дружно подхватили, появилась карикатура: двугорбый, вислогубый Зюганов разворачивает грязный караван по имени «Россия» в сторону от чудесного оазиса на горизонте. Мне позвонил мой возмущенный друг Гена Игнатов:

– Идиоты! Они забыли, что в пустыне бывают миражи!

Иногда на экране возникал и сам «хромой верблюд» – зловещий Зюганов, взятый в таком умело-издевательском ракурсе, что доминантами его явно не античного лица оказывались бородавки. Из речей и выступлений лидера коммунистов попадали в эфир лишь оговорки и неудачные обороты. Если сюда добавить природную особенность его голоса (что-то вроде гудка тонущего миноносца), картина близкого красного реванша вырисовывалась во всем отчетливом кошмаре. Полной противоположностью «папе Зю» выглядел свежереанимированный Ельцин, он подписывал направо-налево щедрые указы и, тряся благородными сединами, плясал с простым народом «комаринскую», размахивая беспалой рукой.