Как и исламистов, индусских националистов манит мечта о восстановлении былого величия: той славной цивилизации, которая существовала до мусульманского завоевания. Они убеждают себя, что дорогу в утопию блокируют остатки цивилизации Моголов, ранившей тело матери-Индии. Бесчисленное множество индусов восприняли разрушение мечети Бабура как освобождение от «рабства». Другие говорили, что рано радоваться: надо уничтожить великие мечети в Матхуре и Варанаси{1588}. Впрочем, многие верующие индусы были в ужасе от трагедии в Айодхье, поэтому нельзя списывать ее на некую жестокость индуизма, явления очень многообразного, в котором нет единого подхода к насилию. Скорее, индусская мифология и индусское благочестие смешались здесь со страстями секулярного национализма (в частности, его нетерпимость к меньшинствам).

Все это означало, что для индусских националистов новый храм Рамы стал символом освобожденной Индии. Чувства многих верующих красноречиво выразила Ритхамбра – знаменитый аскет, в Хайдарабаде в апреле 1991 г. Эту речь она произнесла в чарующих рифмованных куплетах, свойственных индийской эпической поэзии{1589}. Храм будет не просто зданием, и Айодхья важна не только как место рождения Рамы: «Храм Рамы – наша честь. Это наше самоуважение. Это образ индусского единства. Мы построим храм!»{1590} В каком-то смысле Раму можно считать олицетворением массового сознания: он был богом низших каст – рыбаков, сапожников и мойщиков{1591}. Индусы оплакивали утерянные достоинство, честь и духовность. Новое же индусское «Я» можно воссоздать только через разрушение антитетического «другого». Мусульманин – противоположность терпимому и благожелательному индусу: человек фанатически нетерпимый, разрушитель святилищ и тиран. Мрачные образы приводит Ритхамбра: изувеченные трупы, отрезанные руки, грудные клетки, рассеченные как у лягушек; тела, изрезанные, сожженные, изнасилованные и поруганные, – все это напоминает мать-Индию, оскверненную и разоренную исламом. Едва ли могут быть социально и экономически угнетены сразу 800 млн индусов! Однако индусские националисты часто прибегают к таким образам, настаивая на том, что сильную индусскую идентичность получится восстановить лишь крутыми и решительными мерами.

До 1980-х гг. палестинцы сторонились религиозного возрождения в остальной части Ближнего Востока. ООП Ясира Арафата была секулярной националистической организацией. Большинство палестинцев восхищались им, но секуляризм ООП был по душе главным образом прозападной палестинской элите, а благочестивые мусульмане почти не участвовали в терактах{1592}. Когда ООП была запрещена в секторе Газа в 1971 г., шейх Ахмед Ясин основал «конгресс» («Муджама»), как ветвь «Братьев-мусульман», сосредоточившийся на социальной работе. К 1987 г. «Муджама» открыла по всей Газе больницы, реабилитационные центры для наркоманов, молодежные клубы, спортивные центры и кружки по изучению Корана. Деньги на это давали не только мусульмане, но и израильское правительство (в надежде подорвать позиции ООП). В то время вооруженная борьба еще не интересовала Ясина. ООП назвала его израильской марионеткой, а он за словом в карман не полез: мол, их-то секулярный этос и губит палестинскую самобытность{1593}. «Муджама» была значительно популярнее «Исламского джихада», основанного в 1980-е гг.: последний пытался применить идеи Кутба к палестинской трагедии и считал себя авангардом мировой борьбы с «силами джахилии и колониальным врагом на всей планете»{1594}. «Исламский джихад» совершал теракты против израильских военных, но редко ссылался на Коран: его риторика была откровенно секулярной. Парадоксальным образом в этой организации религиозным было лишь название. Возможно, поэтому в народе она и не имела поддержки{1595}.

Все изменило начало первой интифады (1987–1993 гг.), которая возглавлялась молодыми секулярными палестинцами. Устав от коррумпированности и неэффективности «Фатаха», ведущей группировки в ООП, они призвали все население восстать против израильской оккупации. Женщины и дети кидали камнями в израильских солдат, а те, кого солдаты застрелили, считались мучениками. Интифада произвела сильное впечатление на международное сообщество: Израиль давно подавал себя как отважного Давида, борющегося с арабским Голиафом, а здесь на глазах у всего мира тяжеловооруженные израильские солдаты гонялись за безоружными детьми. Ицхак Рабин, сам человек военный, осознал, что преследование женщин и детей подорвет армейский дух, и, став премьер-министром в 1992 г., решил вести переговоры с Арафатом. На следующий год Израиль и ООП подписали Соглашения в Осло. ООП признала существование Израиля (в границах 1948 г.) и обещала прекратить восстание. В свою очередь палестинцам предлагали ограниченную автономию на Западном берегу и в секторе Газа на пятилетний период, после чего должны были начаться окончательные переговоры по вопросу об израильских поселениях, компенсации палестинским беженцам и будущем Иерусалима.

Нечего и говорить, что кукисты были возмущены. Когда в июле 1995 г. начался отвод израильских войск, пятнадцать раввинов из «Гуш Эмуним» велели солдатам отказаться выполнять приказы начальства (поступок, чреватый гражданской войной!). Другие раввины из «Гуш Эмуним» объявили Рабина «гонителем» (родéф), по еврейскому закону достойным смерти за то, что его действия ставят под угрозу жизнь евреев{1596}. 4 ноября 1995 г. Игаль Амир, армейский ветеран и студент Университета имени Бар-Илана, буквально выполнил это постановление раввинов и застрелил Рабина в Тель-Авиве во время митинга в поддержку мирного процесса{1597}.

Благодаря успеху интифады молодые члены «Муджамы» осознали, что социальные программы недостаточно эффективно решают палестинскую проблему. Они сформировали ХАМАС. Слово «хамас» представляет собой аббревиатуру от «Харакат аль-мукавама аль-исламия» («Исламское движение сопротивления») и означает «усердие». Было решено бороться и с ООП, и с израильскими оккупантами. В движение хлынула молодежь, которая сочла эгалитарный этос Корана более близким, чем секуляризм палестинской элиты. Многие добровольцы происходили из небогатой интеллигенции, учившейся в палестинских университетах и не желавшей низкопоклонствовать перед традиционными авторитетами{1598}. Шейх Ясин обещал им свою поддержку, и в политическое крыло ХАМАС вошли некоторые из его ближайших соратников. ХАМАС не стал опираться на западную идеологию, а вдохновлялся как историей секулярного палестинского сопротивления, так и исламской историей; религия и политика здесь были нераздельно переплетены{1599}. В своих коммюнике ХАМАС славил победу пророка над еврейскими племенами в битве при Хайбаре{1600}, победу Саладина над крестоносцами и духовный статус Иерусалима в исламе{1601}. Хартия ХАМАС пробуждала в памяти благородную традицию «добровольчества», когда призывала палестинцев стать «стражами границ» (мурабитун){1602}, а борьбу палестинцев изображала как классический оборонительный джихад: «Когда наши враги захватывают земли, джихад становится обязанностью всех мусульман (фард айн)»{1603}.