Сам для себя он сделал вывод, что и далее будет проигрывать в диалоге с прочими европейскими лидерами, пока и поскольку его полномочия как лидера будут ограничиваться теми, которые Основной закон определил для лица, занимающего ноет бундесканцлера. Его мысли снова обратились к плану ухода на пост президента с соответствующим расширительным толкованием связанных с этим постом прав и компетенции. 2 апреля в ходе обычной прогулки с Глобке по парку дворца Шаумбург тот поведал ему, что в авторитетных кругах ХДС эта идея активно обсуждается. Оказалось, что и его семья целиком и полностью за то, чтобы он ушел на пост президента: в конце концов ему уже восемьдесят три года, и он сам говорит, что устал от партийной политики. Пфердменгес во время празднования своей золотой свадьбы дал ему тот же совет. Словом, окружающие, очевидно, правильно уловили направление его мыслей и сделали правильный вывод о том, что Аденауэру понравится, если возникнет впечатление, что эти мысли ему подсказаны со стороны.

Несколько следующих дней Аденауэр провел за изучением прав и обязанностей президента, как они были сформулированы в Основном законе. Он отметил для себя, что президент имеет право предлагать на утверждение бундестагом кандидатуру нового канцлера и получать информацию о всех политических решениях кабинета. С другой стороны, согласно его интерпретации, президент вовсе не обязан был беспрекословно штамповать кандидатуры министров, предлагаемые канцлером, точно так же, как не должен был воздерживаться от заявлений политического характера или «слепо» следовать линии кабинета в вопросах внешней политики. Когда Глобке поведал Кроне о выводах, которые его шеф сделал из своего анализа статей конституции, относящихся к функциям федерального президента, тот записал в своем дневнике: «Первая моя мысль: хочет быть как де Голль?»

7 апреля 1959 года по решению исполкома ХДС/ХСС была создана специальная комиссия, которая должна была определить, кого же все-таки блок собирается выдвинуть в качестве кандидата на пост президента; уроки неудачи с выдвижением кандидатуры Эрхарда были, таким образом, учтены. Появившись на заседании этой комиссии, Аденауэр ознакомил ее членов со своим толкованием вопроса о прерогативах президента и заявил, что готов баллотироваться на этот пост. Присутствовавшие встретили это заявление бурными аплодисментами; особенно радовались те, для кого самое важное в нем заключалось в том, что канцлер наконец-то решил расстаться со своим нынешним постом и, стало быть, как они посчитали, подумывает о постепенном уходе с политической арены. Аденауэр информировал о своем намерении действующего президента Хейса, а затем выступил с телеобращением к нации, в котором заверил своих соотечественников в том, что намерен позаботиться о «сохранении преемственности нашей политики на много лет вперед». Покончив со всем этим, он отправился на вокзал: его ждал месячный отпуск в Канденаббии.

Не успел его поезд тронуться, как в Бонне уже засуетились потенциальные претенденты на канцлерство. Самые очевидные кандидаты — Эрхард, Этцель, Шредер и Штраус — встретились в доме последнего и договорились, что не будут вести кампанию друг против друга и признают право первоочередного выдвижения своей кандидатуры за Эрхардом. Аденауэр об этой встрече ничего не знал. Иначе его отдых на вилле «Арминио» был бы наверняка испорчен: именно своего министра экономики он менее всего хотел бы видеть во главе кабинета.

Впрочем, его настроение и так было испорчено: он прочел проект директив западногерманской делегации и обнаружил его кардинальную порочность как по форме, так и по содержанию. Авторы документа, по его мнению, высказались в поддержку идеи «зоны безопасности» в Центральной Европе, представив, таким образом, нечто вроде того же «плана Рапацкого», разве только в более завуалированной форме. Свои мысли на этот счет Аденауэр изложил в телеграмме, срочно посланной в Бонн — одной из многих, которыми он бомбардировал оставшихся «на хозяйстве» коллег. Когда эта телеграмма 11 апреля оказалась на столе у статс-секретаря МИДа Хильгера фон Шерпенберга, началась легкая паника. Шерпенберг вместе с Глобке спешно отправились в Канденаббию, чтобы умиротворить разбушевавшегося канцлера. Это оказалось не так легко: он огорошил визитеров своими подозрениями на тот счет, что, мол, в МИД проникли люди, симпатизирующие социал-демократам, их нужно найти и разоблачить, притом немедленно.

Не ограничившись этим, Аденауэр написал личное послание Брентано — документ по-своему уникальный; вряд ли когда-либо в. истории какой-нибудь министр иностранных дел получал от главы правительства подобного рода разносы. На десяти страницах канцлер, можно сказать, отвел душу: нет, он не хочет, чтобы Брентано ушел в отставку (несчастный министр через Глобке передал Аденауэру, что если он утратил доверие канцлера, то готов освободить свое кресло), но в его министерстве пора наконец навести порядок. «Вы беспрерывно болеете, — говорилось в послании Аденауэра, адресованном Брентано. — Половину времени, когда вы должны были заниматься подготовкой (Женевской) конференции, вы провели в отъезде… Ваши отлучки из Бонна стали уже правилом… Вместо того чтобы заниматься своими делами, вы проводите время в своем избирательном округе… Вы выступаете там с бессмысленными речами» — и так далее в том же духе. В заключение министр был проинформирован, что он должен передать руководство делегацией ФРГ в Женеве своему заместителю Греве. Он даже не удосужился объяснить в письме подлинных причин этого решения: Аденауэр не хотел, чтобы его министр иностранных дел сидел за одним столом со своим коллегой из ГДР Лотаром Больцем; иначе создалось бы полное впечатление, что оба германских государства имеют одинаковую степень международного признания. Вообще говоря, остается загадкой, почему после получения такого письма Брентано сразу же не подал в отставку, а, напротив, вместе с Глобке и Греве 26 апреля сам отправился в Канденаббию улещивать оскорбленного в лучших чувствах старца. Еще раньше, 20 апреля, Аденауэра неожиданно навестили Пфердменгес с супругой. Они решили несколько дней тоже отдохнуть на вилле «Арминио». Отдыха не получилось: Пфердменгес привез с собой послание от Эрхарда, где тот говорил о своей лояльности канцлеру, однако в то же время содержалось недвусмысленное предупреждение Аденауэру: если тот станет президентом, то он, Эрхард, будет добиваться своего избрания на освободившийся пост главы правительства и Аденауэр не должен мешать ему в этом. Более того, Пфердменгес от себя добавил, что он обсуждал этот вопрос с некоторыми политиками первого эшелона из ХДС и ХСС, и те целиком и полностью поддерживают кандидатуру Эрхарда. Хуже всего было то, что и сам гость выступал за то же.

Для Аденауэра все это было как нож острый. Его фаворитом был, как уже упоминалось выше, Этцель — не в последнюю очередь потому, что был фигурой совершенно бесцветной, от которой можно было не опасаться каких-либо неожиданностей. Разумеется, в разговорах с Пфердменгесом говорилось о другом: о том, что Эрхард политически наивен, что он разрушит тонкую ткань франко-западногерманского примирения, что он не продержится и секунды в бурном море международной политики. Нескольких часов этого промывания мозгов оказалось достаточно: Пфердменгес капитулировал, он согласился вернуться в Бонн и убедить Эрхарда не настаивать на выдвижении своей кандидатуры.