Аденауэр представляет Брентано и переводчика, де Голль приглашает всех в дом. Все развивается так быстро, что для престарелого канцлера это создает некоторые проблемы: на второй ступеньке он спотыкается и едва не падает. Де Голль знакомит гостей с супругой. Она не в лучшем расположении духа. До этого она категорически отвергла услуги парижских специалистов но организации приемов: никаких поваров и официантов со стороны, никаких чужих приборов, никаких цветов, кроме тех, которые она сама нарвала в их собственном саду. Ей, конечно, явно не очень улыбалось принимать в своем доме этих бошей, да к тому же они запоздали, и она беспокоилась, что еда перестоится.

После обеда Брентано, послы и телохранители отправились в соседний городок Шомон; им предстояло переночевать в префектуре, поскольку в «Ла Буассери» места для их ночлега не было. Де Голль поспешил показать гостю свой сад и вид на долину реки Об. «Какой простор, — писал о своих тогдашних впечатлениях Аденауэр-мемуарист, — куда ни посмотришь — никаких строений, нетронутая природа. Все это выглядело очень привлекательно».

В настрое канцлера произошел перелом. В беседе с президентом Хейсом, которая состоялась после возвращения канцлерской команды в Бонн, Аденауэр признал, что ему пришлось расстаться со многими стереотипами о личности де Голля, которые у него сложились раньше под влиянием разных сплетен и газетных уток: «Оказалось, что он вовсе не глухой и не полуслепой… что он немного знает немецкий язык». Но самое главное — в ходе откровенных бесед оба государственных деятеля обнаружили, что у них много общего в оценках политических реалий. Оба согласились с тем, что НАТО находится в плохой форме, что англичане просто невыносимы («Англия похожа на человека, который растранжирил все свое состояние, но все еще никак не поймет этого»), что пришло время для окончательного примирения между Францией и Германией. Когда остальные члены делегации были доставлены из Шомона на ужин, почти все уже было договорено. На обратном пути в Бонн Аденауэр поведал своим спутникам, что генерал сильно изменился за одиннадцать лет, проведенных в сельском уединении. По его мнению, он «вовсе не националист».

Это был, без преувеличения, медовый месяц в отношениях де Голля и Аденауэра. Но, как часто бывает, медовый месяц быстро кончается, в данном случае он длился всего три дня. 17 сентября 1958 года де Голль направляет послание президенту США Эйзенхауэру и британскому премьеру Макмиллану, где выдвигает идею создания «Тройственного директората»: некоммунистическим миром должны править три державы — США, Великобритания и Франция, в Европе эта коллективная гегемония будет осуществляться через НАТО; Франции предоставляется право вето на размещение и применение американского ядерного оружия, расположенного на ее территории. О Западной Германии вообще нет ни слова, как будто ее и не было. Американцы и англичане передали копию этого послания Спааку как генсеку НАТО, а тот не долго думая показал ее Бланкенхорну.

К началу октября каждый желающий в Бонне уже мог ознакомиться с деголлевским меморандумом. Аденауэр был в ярости: опять его предали! Это уже стало традицией, он снова решил переориентироваться на англичан. Макмиллану в срочном порядке было послано приглашение встретиться и обсудить сложившуюся ситуацию. 8 октября британский премьер прибыл в Бонн — послушно, как по приказу. В его дневнике мы читаем: он нашел канцлера «очень расстроенным. За ужином в присутствии различных должностных лиц он пытался сдерживаться, но, когда мы остались вдвоем, дал волю своим эмоциям. Гнев и отвращение переполняют его. Он доверял де Голлю, всего несколькими неделями раньше у них были доверительные беседы. Де Голль, как казалось, был вполне откровенен и лоялен. А теперь — такой удар по Германии, по его, Аденауэра, политике франко-германской дружбы и т.д. Я попытался успокоить его как мог».

Аденауэр всячески старался воссоздать непринужденную атмосферу своего прошлогоднего визита в Лондон, оказывал Макмиллану всяческие знаки внимания и расположения. Тот с явным удовольствием вспоминал ужин, данный в его честь: «Канцлер, который хорошо разбирается в винах, давал мне отпить по бокалу из каждой бутылки, попутно объясняя отличие одного сорта вина от другого». Макмиллан хорошо знал де Голля но Алжиру периода Второй мировой войны и утешил собеседника весьма своеобразной характеристикой нового французского лидера: он всегда умеет соединить неуклюжесть с невинностью.

Прошло всего три недели — и новый поворот. 27 октября Вальтер Ульбрихт, официально всего лишь заместитель премьер-министра, а фактически бесспорный и единоличный лидер ГДР, объявил, что весь Берлин, а не только Восточный входит в состав территории ГДР. 10 ноября Хрущев выступил с речью, из которой следовало, что все нрава и обязательства в отношении Берлина, которыми ныне располагает Советский Союз, в скором времени будут переданы властям ГДР и что войска союзников должны уйти из Западного Берлина. Вскоре в одном из интервью он сравнил недавнюю встречу Аденауэра и де Голля со свиданием между Гитлером и Муссолини в 1934 году. Наконец, 20 ноября советский посол в Бонне Смирнов зачитал Аденауэру ноту, в которой утверждалось, что Потсдамское соглашение практически прекратило свое действие. Кривая международной напряженности пошла резко вверх.

В этой драматической обстановке главный вопрос для Аденауэра состоял в том, на кого ему лучше опереться — на Макмиллана или на де Голля. Относительно последнего все должно было проясниться в самое ближайшее время: предстоял ответный визит де Голля в ФРГ, первый его визит в Германию со времени окончания войны. Англичане могли подождать.

26 ноября 1958 года оба лидера встретились в городке Бад-Крейцнах, примерно на полпути между Рендорфом и Коломбей-сюр-дез-Эглиз, как рассчитали дотошные чиновники протокольных служб. Встреча в какой-то мере сгладила неприятный эффект, произведенный деголлевской инициативой насчет «Тройственного директората». Аденауэр приветствовал де Голля на своем почти непонятном французском, тот отвечал по-немецки. Главным результатом встречи стало совместное заявление о том, что обе стороны твердо выступают за сохранение существующего статуса Берлина, что, впрочем, заранее можно было предсказать. Де Голль, согласно донесению английского посла в Бонне Кристофера Стила, использовал представившуюся возможность, чтобы побудить Аденауэра выступить против зоны свободной торговли и посеять в нем «семена недоверия в отношении британской позиции в берлинском вопросе». Как бы то ни было, де Голль ничего, кроме риторических изысков, предложить не мог. Зато по этой части он превзошел самого себя. Перед отъездом, уже стоя на ступенях здания санатория, в котором проходила встреча, де Голль заключил Аденауэра в объятия и объявил его «великим человеком, великим государственным деятелем, великим европейцем». Объект этого панегирика выглядел при этом явно смущенным.

Для себя он все-таки так еще и не решил, в какую сторону податься. Контакта с Макмилланом он не обрывал, скорее наоборот. Сразу же после визита Смирнова (он имел место, напомним, 20 ноября) Аденауэр отправляет британскому премьеру послание, выдержанное почти в паническом тоне. «Это письмо, — говорилось там, — продиктовано серьезной озабоченностью развитием ситуации, последствия которой мы не в состоянии предвидеть». Он умолял Макмиллана обратиться к Хрущеву с личным посланием, дабы образумить советского лидера. Макмиллан выполнил эту просьбу, но каких-либо существенных результатов это не дало.