— Нет-нет, не надо! — испугался автор «Знойного прощания» и, удивляясь собственной находчивости, объяснил: — Встреча организована по спецканалам.

— Ну конечно, по каким же еще! Ах, как жаль! — она в отчаянье ломала пальцы. — Скурятин может решить все мои проблемы одним звонком. Одним! Не хотите взять меня — возьмите мои документы и передайте ему! Прошу вас!

— Х-хорошо. Это, думаю, можно…

— Когда у вас встреча?

— В двенадцать.

— Ах, какая досада! Все против меня! Бумаги у юриста. Не успею… — По розовой щеке покатилась самая настоящая слеза, искрящаяся на утреннем солнышке.

— Ну что вы… ну не надо! — Кокотов сам готов был заплакать.

— Андрей Львович, умоляю! Попросите его, скажите, что я ваша родственница, подруга, любовница, сестра, невеста… Скажите что хотите! Но пусть он прикажет Краснопролетарской межрайонной прокуратуре снова открыть уголовное дело на Лапузина по моему заявлению. Запомните?

— Запомню, конечно.

— Я лучше вам напишу. Минуту, я вам напишу, напишу…

Послышался долгий автомобильный сигнал: Жарынин сердился.

— Не надо, я запомнил: Краснопролетарская межрайонная прокуратура. Лапузин. Открыть дело по вашему заявлению.

— Понимаете, Федя дал им взятку, и они закрыли дело о махинациях с нашей общей недвижимостью. Он переписал виллу в Созополе и еще кое-что на свою дочь и жену от первого брака. Запомните!

— Запомню!

— Только про взятку ни в коем случае не говорите! Не любят они этого. Намекните…

— Намекну.

Снова послышался сигнал: соавтор терял терпение.

— Вы мой герой! — воскликнула Обоярова и обняла писателя, словно провожая на фронт. — Какой приятный у вас одеколон! Вы вообще сегодня роскошно выглядите! Ну, бегите, бегите, а то опоздаете к Скурятину!

Игровод сидел за баранкой с таким лицом, будто ждал со вчерашнего вечера.

— Я готов! — весело доложил Андрей Львович, пристегиваясь.

— Неужели вас отпустили?

— Не злитесь! Поехали! Слушайте, а как вы поведете? Вы же… — вдруг сообразил Кокотов.

— Ведите вы! — предложил Жарынин и опустил голову на руль.

— Я не умею.

— Тогда зачем вы живете?

— А давайте я позову Наталью Павловну! Она поведет. Она хорошо водит! Ей тоже нужно к Скурятину…

— А к Медведеву ей не нужно? Не бойтесь: садясь за руль, я трезвею, как устрица во льду! А вы будете протирать…

— Что протирать?

— Увидите.

И действительно, режиссер тряхнул головой, на его лице появилось знакомое выражение дорожного хищника, и машина тронулась с места. Однако вел он автомобиль без обычного лихачества, даже осторожно и — что уж совсем удивительно — молча. Не зная его, можно было подумать, что за рулем прилежный новичок шоссейной жизни, еще не научившийся болтать за баранкой. Стекла вскоре сильно запотели, и стало казаться, будто едут они в тумане. Жарынин достал из бардачка ветошь — и всю дорогу Кокотов работал протиральщиком, что не мешало радостно вспоминать кончиком носа влажную мягкость губ Обояровой.

— Писодей! — вдруг ни с того ни с сего рявкнул режиссер, когда они почти беспрепятственно въехали в Москву.

— Что? — не понял Андрей Львович.

— Писодей — это сценарист. И чтобы я больше никогда не слышал от вас ни слова о Хлебникове!

…Машину удалось припарковать только у метро «Краснопресненская». Пока сложно сворачивали с Садового кольца и искали место, Жарынину дважды позвонил Мохнач — беспокоился. Наконец режиссер воткнулся между новеньким синим «Фордом» и раскуроченными — без стекол и сидений — останками желтых «Жигулей», брошенных тут, судя по наметенной прошлогодней листве, давным-давно. Дмитрий Антонович, подгоняя соавтора, выскочил из «Вольво», на бегу пикнул брелоком, включая сигнализацию, и они во весь дух помчались в сторону знаменитого Белого дома, похожего издали на огромное мраморное надгробье русской демократии, погибшей двух лет от роду под танковыми залпами в девяносто третьем.

— Знакомые… места… — прохрипел игровод.

Бег с похмелья давался ему нелегко: берет сбился набок, по вискам и лбу струился пот, капая с кустистых бровей, а намокшая на спине замшевая куртка напоминала шкуру загнанного скакуна.

— Вы… здесь… уже… были? — толчками выдохнул Кокотов.

— Да… В девяносто третьем…

— Зачем?

— Пере… стреливался.

— С кем?

— С бейтаровцами.

— С каким еще бейтаровцами?

— Которые… там… сидели… — Жарынин оторвал руку от сердца и, задыхаясь, махнул в сторону высокого здания, что стоит напротив дома-«книжки» через дорогу.

— Я думал… это… вранье… красно… коричневых…

— А вы-то… где… были?

— Дома.

— Почему?

— Из принципа! — соврал автор «Космической плесени».

Он тоже собирался к Белому дому, но у него, как помнит читатель, не оказалась денег на метро.

— Умираю… Полцарства… за коньяк! — простонал режиссер, багрово-сизый, будто кожура спелого граната.

Из последних сил он помахал Мохначу, нервно дожидавшемуся на Горбатом мостике, где любили запоздало стучать о землю касками шахтеры, прошляпившие социализм в девяносто первом. Увидев тяжело бегущих соавторов, Вова из Коврова всплеснул руками и показал пальцем на свои золотые часы величиной с хоккейную шайбу.

— Ну что же вы! Я тут чуть инфаркт не получил! — запричитал хороший человек.

— Прости, прости… — игровод то ли примирительно обнял друга, то ли оперся на него, чтобы отдышаться. — Как… тебе… удалось?

— Я нашел ему Аркаим.

— Это на Урале?

— Да, наша уральская Помпея! Древний город, тайна, вырванная из земли. Двадцать тысяч лет!

— А зачем ему… наши Помпеи? — спросил, усмиряя дыхание, Кокотов.

— Потом, потом, мы опаздываем!

Однако хороший человек повел их не через центральную проходную, напоминающую блокпост, а в обход, вдоль черной чугунной ограды. Дорогой он успел торопливо рассказать, что Скурятин сидит сбоку, в отдельном здании, которое было выстроено в ударные сроки, пока турки восстанавливали раскуроченный снарядами Белый дом, соскребали со стен защитников и наводили гигиену евроремонта. Прежде там была небольшая раздевалка для спортсменов, тренировавшихся на Краснопресненском стадионе. Когда по команде сверху оборудовали теннисный корт и сюда стали наезжать Ельцин с Тарпищевым, раздевалку перевели на спецрежим. Шептались, будто от нового посольства США, расположенного через дорогу, заокеанцы прорыли туда подземный ход. Вынутый грунт тайно вывозили в багажниках автомобилей с дипломатическими номерами и выбрасывали за городом. Будущий президент, тогда еще только забузивший председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, мог, таким образом, оперативно сношаться с американским послом, советоваться, как поскорее покончить с тоталитаризмом, развалить СССР и обустроить Россию. Подозрений никаких. Ну, выпил-закусил человек после трех геймов, ну, отлучился в сауну, ну, прилег отдохнуть в отдельной комнатке. А сам тем временем!.. Кстати, на случай победы ГКЧП именно по этому подземному коридору Ельцин с соратниками планировал перебраться в американское посольство и отсидеться там, пока в его защиту не выступят все цивилизованные страны вместе с Шестым флотом США. Став президентом, он первое время еще наведывался к американцам по тайному ходу, но потом забурел и стал посылать к Пикерингу Гайдара или Бурбулиса. Старенькая раздевалка теперь не соответствовала его государственному статусу, и под шумок реставрации Белого дома на месте раздевалки построили скромный на вид, но довольно просторный особнячок. Ельцин и его помощники порой туда наведывались, чтобы обсудить с товарищами по общечеловеческим ценностям очередные задачи строительства капитализма в отдельно взятой стране. Только теперь по тайному ходу к ним спешили сами американцы, почуявшие, как Россия, подобно огромному леднику, начинает медленно, но верно сползать в пропасть имперских амбиций. Став президентом, Путин хотел поначалу подземный ход засыпать, но, подумав, приказал установить бронированную дверь, а ключ от нее хранил в ядерном чемоданчике, который и передал потом Медведеву. В здание же после суровой межведомственной схватки въехала очень серьезная организация.