Мог ли я предвидеть, что поражённой целью выстрела окажется не что иное, как долгожданная любовь, обретённая мною не где-нибудь в земных пределах, а в космически далёком далеке…

Не мог. Но, похоже, предугадал.

Потому что именно тогда, в минуты наблюдения за отправкой гонцов, меня вдруг переполнила всеобъемлющая, прямо-таки вселенская ТОСКА.

Словно в меня нахально, самовольно вселилось что-то неизбывно жуткое, тёмное, и я превратился в… чёрную дыру. На миг я ощутил себя чёрной бездной, схлопнувшейся в крохотный по космическим масштабам объём человеческого тельца.

Вопреки возникшей надежде на спасение, в меня хлынуло ощущение абсолютной тщеты наших усилий в частности и полнейшей бесплодности всего сущего вообще.

«Видимо, сверхострое восприятие окружающей среды, позволяющее уцелеть в войне, развилось до космического масштаба. — Мрачно, без тени иронии, пошутил Антилексей. — Знал, что это случится. Симптомы характерные. Раньше это лишь просверкивало, в редких приступах стихосложения… Самурай доморощенный».

И я промолчал. Воистину: в каждой шутке есть доля…

«Амрина…

Мой хрупкий цветок.

Творенье нездешней, в прямом смысле неземной красы. Роса слезинок по тончайшей коже и пронзительная нежность лепестков. В вашем мире иные имена и образы, но в нашем — ты напоминаешь мне розу.

Я так вижу.

Разве существует время цвести и время прятаться? Для настоящей-то розы?! Кому-то выпадает цветенье на фоне безоблачного неба, а кому-то — суждено пламенеть дерзкой бунтаркой среди громыхающих доспехов. Миг ли. Вечность ли…

Мнится мне кольчуга, на которой покоится алая роза. Цветок на войне. Извивается в моих сжатых пальцах… Вытекает линией жизни из моей руки… Покачивается, вцепившись колючками в кольчужные звенья-колечки. У самого сердца…

Амрина.

У меня всего две руки и обе заняты — щитом и мечом. Я не могу, если понадобится, одновременно удерживать ещё и тебя. И не могу бросить! Ведь тогда не будет никакого смысла — ни в мече, ни в щите. Нет смысла цепляться за жизнь, добровольно отказавшись от большей её части.

Тревожные трубы.

Дым, стелящийся до горизонта. Шлепки стрел. И предсмертные хрипы соратников.

Судорожно ищу самое безопасное место для цветка. И, не придумав ничего лучшего — прячу его под кольчугу. Защищаю тебя собой. Вернее, всем тем, чем защищаю самого себя — ведь нас двое. Моя кольчуга — наша последняя крепость. Умоляю, не шевелись! Просто немножечко потерпи. Ну, разве что, гляди в колечки-бойницы и всякий раз кричи мне: «Не бойся, это не твоя стрела!» Я буду улыбаться в аду битвы: «Знаю… не моя… если ты разглядела стрелу — не моя… Моя будет выглядеть как точка, летящая навстречу… »

Ты дышишь под железом. И наполняешь моё хриплое прерывистое дыхание своим спокойным ритмом. Но… ты не можешь безвольно лежать под кольчугой. Там, внутри — ты колешь меня. Напоминаешь, что у тебя также есть оружие, твоё. Колючки!..

Несмышлёная моя… Ты лишь делаешь мне больно — разве таким воюют?! Эта сладкая боль, смешанная с испугом, встряхивает меня и даёт силы… бояться.

СТРАХ!

Мои движения — выпады, замахи, удары, уклоны — сопровождаются твоими уколами изнутри. Движения скованы. Сколоты. Замри, родная, повремени! Самый момент выжить…

Страх липкой влагой проступает сквозь кольчугу. Мои движения проколоты изнутри тобой. Крохотные дырочки в теле. Из них не сочится по капельке кровь. В них, незримыми крохами (не остановить!) — просачивается внутрь страх!

Амрина! Замри, не шевелись! Я боюсь! Но не уколов… Я боюсь — тебя помять. Покалечить. Твои лепестки. Твой изящный стебель. Красота — страшная сила, но… не на этой войне, малышка… Замри, милая, я попытаюсь выжить за нас двоих… Ах, если б, хоть на время, можно было спрятать тебя под кожу! Амри… »

…Я распахнул веки. И тут же наткнулся на её взгляд. Проталины серо-голубой водицы. Кусочки неба, рвущегося из-под ресниц навстречу мне.

— Алексей?!

В голосе тревога, во взгляде — льдинки боли. Мгновенно выстудили глаза до тускло-серого оттенка.

Я попытался успокоить её. И не смог — онемевшие губы, шевельнувшись, перестали слушаться.

— Ты сравнивал меня… с цветком? Давал ему… моё имя?

— Ты?! Умеешь читать мысли? — собственный голос показался мне чужим.

— Ну, что ты… Если бы…

Её ладонь медленно поползла по моему лицу. Размазалась, распавшись на сладко ноющие частички-прикосновения. Глаза надвинулись, как опустившееся небо.

— Твои веки так судорожно вздрагивали… будто под ними билось что-то… живое… нежное… бережно хранимое… — Ее голос шелестел ветерком в листве. — Я впитывала растекающуюся от тебя энергию… и просто увидела колючий красный цветок. Вы, кажется, называете его — роза… Он был в заточении… за непонятной решёткой с круглыми дырочками.

— Кольчуга…

— Он кричал… рвался на волю…

— Если бы на волю… Он рвался на смерть. То-то и оно… Да ещё и мешал выжить своему собственному защитнику.

— А ты никогда не задумывался, что кому-то… даже это — несвобода. Лучше умереть… вместе с любимым, чем достаться врагам в виде пленницы, пожизненной рабыни… или оплакивать любимого до собственной смерти…

— Амри… Что же ты со мною творишь, милая?! Давай не будем о плохом… Знаешь, у меня тут вдруг… снова получились стихи. — И я, почти без паузы, начал:

время влюблённых и сов…

мир на пару часов…

отдан двоим…

ничей…

пальчики бились твои…

язычками свечей…

оставляли проталинки…

в ледниковом периоде жизни…

и на коже…

писали по телу, мой маленький…

о боже…

Я ещё ни разу не чувствовал её пальчики на всём своём теле — но я предвкушал их прикосновение! Стихотворение говорило о том, что с нами обязательно случится. Когда наступит…

«время влюблённых и сов…

шёпот альтов и басов…

свежий надрез…

вот тут…

покуда мираж не исчез…

наложи своего тела жгут…

веет из глаз, как из спаленки…

обволакивает зрачками…

и гложет…

до озноба до жара, мой маленький…

о боже…

время влюблённых и сов…

ладони — чаши весов…