На следующий день, 26 ноября. Совет собрался у герцога Беррийского, в Нельском дворце. Когда явился Иоанн Бесстрашный, его дядя герцог Беррийский его не пустил. Бургундец решил, что ситуация опасная: так его могут и арестовать. В сопровождении Рауле д'Анкетонвиля, исполнившего его преступный приказ у дворца Барбетт, он немедля покинул Париж и остановился только в Бапоме, рано утром 27 ноября.

Народ был скорее рад. Герцог Орлеанский обходился дорого, и его не слишком любили. Добрые люди, как и рассчитывал Иоанн Бесстрашный, посмеивались: «узловатая палка обстругана», струг срезал сучки. Кстати, теперь возник соблазн поставить в вину королевскому брату все несчастья страны, включая безумие Карла VI. Разве не мечтал герцог Людовик унаследовать престол? Во всяком случае, его смерть разрешала много проблем. Она означала победу Бургундца, а значит, отмену эда, правление при посредстве штатов, усмирение строптивого папы, мир с Англией и многие другие блага. То есть все, что можно было считать благом по сравнению с ситуацией в настоящий момент, все беды которого казались связанными с орлеанским засильем, пусть даже пятнадцать лет назад они могли быть следствием бургундской политики.

После короткого, но реального процветания экономическая ситуация начала ухудшаться. Заработная плата не росла, застыв с тех пор, как закончился скачок зарплат 1350—1360-х годов, но из-за стабильности монеты долги не сокращались. После очень ограниченных девальваций 1385 и 1389 гг. выпускали монету по 27-й стопе, и так будет продолжаться до 1411 г.; «генар» (gue: nar) чеканили в количестве 74 монет из марки с пробой в 5 денье 12 гранов сплава — 458-й пробой чистого серебра — и номиналом 10 турских денье. До монет в два-четыре денье конца 1360 г. было еще далеко. Все хорошо знали, что твердая монета выгодна богачам, собственникам, тем самым, кто поднимал голову по мере того, как забывалась волна восстаний 1380–1382 гг. Разве новый хранитель должности купеческого прево Парижа Шарль Кюльдо не был сыном и внуком купеческих прево?

Это значило, что никто по-настоящему не оплакивал смерть Людовика Орлеанского, и его вдова осталась в одиночестве. Валентина Висконти находилась в Шато-Тьерри, когда ее муж выходил из дома королевы. Теперь она демонстративно надела траур — даже ее дорожные повозки были затянуты черным — и приехала в Париж, где король не мог отказать ей в приеме. Но добилась от Карла VI она лишь одного принципиального решения: герцог Бургундский будет лишен потенциальных прав на регентство. Король пообещал рассудить дело по справедливости, но малочисленные приверженцы герцогини Валентины напрасно ждали, что Иоанна Бесстрашного вызовут на суд пэров. В конечном счете вдова удалилась в Блуа. Во многих отношениях эта страница была перевернута.

Иоанн Бесстрашный уже приходил в себя. Обосновавшись в Амьене, он принимал посланцев от принцев, советовался с юристами, готовил свой ответ на обвинения, выдвинутые герцогиней Орлеанской. Чтобы подготовить его аргументы, в Амьен прибыл богослов Жан Пти, выступавший в мае 1406 г. перед принцами и парламентом как пламенный противник авиньонского папы и его сторонников, тулузских магистров. И 28 февраля 1408 г., готовый выступить в качестве обвинителя, а не обвиняемого, герцог Бургундский совершил в ликующий Париж торжественный въезд, который Людовик Анжуйский и Иоанн Беррийский его тщетно просили отложить. Никто из парижан не задумывался, что тот, чье возвращение они празднуют, — убийца.

8 марта перед всем двором — по такому случаю приехали герцоги Бретонский и Лотарингский — и при председательстве дофина Людовика Жан Пти произнес в оправдание герцога Бургундского речь, которая станет известной под названием «Апология тираноубийства». Битых четыре часа богослов толковал Писание — «корень всех зол есть сребролюбие» — и со страстью развивал силлогизм: если дозволительно избавить христианский народ от тирана, который своими бесчинствами и алчностью разоряет тех, кого ему следовало бы защищать, а герцог Людовик Орлеанский был тираном, следовательно, его казнь была богоугодным деянием. Под первую часть этой речи были подведены солидные основания из Священной истории и сочинений авторитетов классической древности. Вторая часть была не столько перечислением преступлений герцога Людовика — которое можно было бы сделать, но которое стало бы намеком еще многим принцам, что они достойны казни, — сколько набором натянутых обвинений и недоказуемых россказней. Жан Пти умолчал только об одном — о том, что есть королевское правосудие, и Иоанн Бесстрашный не вправе подменять собой суд пэров.

Как раз об этом 11 сентября говорил перед тем же двором оратор, выбранный герцогиней Валентиной, — аббат Серизи. Присутствовал Карл Орлеанский, сидевший рядом с матерью. Аббат потребовал наказать убийц. Иоанн Бесстрашный к тому времени выпросил у больного короля грамоту о помиловании. Принцы сделали вид, что не придают этому значения. В июле герцога Бургундского призвал на помощь шурин, епископ Льежский Иоанн Баварский, которого льежцы осадили в Маастрихте; его отъезд тогда придал принцам некое подобие смелости. Они аннулировали грамоту о помиловании и декретировали, что должен свершиться суд. Если герцог в кратчайший срок не покается, ему объявят войну. Стали набирать войска.

В ноябре ситуация резко изменилась. Одновременно пришли вести о смерти Валентины Висконти и о возвращении в Париж герцога Бургундского, окрыленного победой над льежцами, за которую он получил прозвище Бесстрашный. Армия герцога Иоанна находилась в полной готовности; герцоги Анжуйский и Беррийский сразу забыли, что грозили ему войной. Карл Орлеанский, заложивший свои драгоценности, чтобы добыть деньги на эту войну, был ими покинут и вынужден переживать свою горечь один.

Герцог Бургундский был уверен в своих силах, но не в своих тылах. Сначала в Шартре 9 марта 1409 г., потом в Бисетре 2 ноября 1410 г. противники заключили мир, не желая по-настоящему ввязываться в войну, последствия которой могли быть непредсказуемыми для всех.

Со стороны своей партии — двоюродного деда герцога Беррийского, тетки Изабеллы, кузенов герцогов Анжуйского и Бурбонского — Карл Орлеанский больше слышал слов ободрения, чем получал реальную помощь. В конечном счете лучших сторонников он нашел на Юге Франции, у жителей которой не было тех причин для поддержки дела Бургундца, какие были у парижан. Одним из его приверженцев стал коннетабль Шарль д'Альбре, другим — граф Бернар д'Арманьяк. Этот союз скрепили браком. Карл Орлеанский в свои восемнадцать был уже вдовцом после смерти дочери Карла VI, той самой Изабеллы, которую бургундская политика на время сделала королевой Англии; он повторно женился на Бонне, дочери графа д'Арманьяка. Общественное мнение не замедлило воспринять Арманьяка как настоящего вождя партии.

Иоанн Бесстрашный не остался в долгу. Он привлек на свою сторону наследственного врага короны Валуа — короля Наваррского Карла Благородного, родного сына Карла Злого. Герцог Людвиг Баварский, верный союзу, который был столь основательно сплетен двадцать лет назад — но котором у Изабеллы был соблазн забыть, — тоже поддержал его силой своей армии и собственным союзом с герцогом Карлом Лотарингским. И герцог Савойский вступил в партию Бургундца, особо, надо сказать, изобиловавшую недовольными, которых породила среди французских бюргеров и аристократов финансовая политика Людовика Орлеанского и в какой-то мере, точно оценить которую трудно, — благосклонность последнего к папе Бенедикту XIII.