в «Витом корне», пока однажды вечером она не решила, что готова, что она в деле. Только все это было подстроено — она все это время разговаривала с констеблями и профессорами, и они разработали план, чтобы поймать меня на месте преступления.

Она была блестящим актером, понимаешь. У нее была такая манера смотреть на тебя, широко раскрытыми глазами, кивать, как будто ты ей симпатизируешь. Конечно, я не знал, что это все спектакль. Я думал, что у меня появился союзник — я был в восторге, когда она вроде бы пришла в себя, — но после всех, кого мы потеряли в Бирме, я чувствовал себя очень одиноким. И Иви была так умна в этом. Задавала все эти вопросы, гораздо больше, чем ты, и говорила так, будто просто хотела знать, потому что была в восторге от того, что присоединилась к этому делу, потому что хотела узнать все способы, которыми она может помочь.

— Тогда как ты узнал?

— Ну, она не была такой умной. Если бы она была умнее, то не стала бы скрываться, пока не оказалась бы в безопасности.

— Но она сказала тебе. — У Робин скрутило живот. — Она хотела позлорадствовать.

— Она улыбнулась мне, — сказал Гриффин. — Когда прозвучала сирена, она усмехнулась и сказала, что все кончено. И я убил ее. Я не хотел этого. Ты мне не поверишь, но это правда. Я хотел напугать ее. Но я был зол и напуган — а Иви была злобной, ты знаешь. Если бы я дал ей шанс, я все еще думаю, что она могла бы сначала ранить меня.

— Ты действительно в это веришь? — прошептала Робин. — Или это ложь, которую ты придумываешь, чтобы спать по ночам?

— Я прекрасно сплю. — усмехнулся Гриффин. — Но тебе нужна твоя ложь, не так ли? Дай угадаю — ты говоришь себе, что это был несчастный случай? Что ты не хотел этого?

— Я не хотел, — настаивал Робин. — Это просто случилось — и это было не специально, я никогда не хотел...

— Не надо, — сказал Гриффин. — Не прячься, не притворяйся — это так трусливо. Скажи, что ты чувствуешь. Мне было хорошо, признай это. Сама сила была так хороша...

— Я бы вернул все назад, если бы мог, — настаивал Робин. Он не знал, почему было так важно, чтобы Гриффин поверил ему, но это казалось последней чертой, которую он должен был держать, последней правдой, которую он должен был сохранить о своей личности. Иначе он не узнавал себя. — Я бы хотел, чтобы он жил...

— Ты не это имеешь в виду. Он заслужил то, что получил.

— Он не заслуживал смерти.

— Наш отец, — громко сказал Гриффин, — был жестоким, эгоистичным человеком, который считал, что любой, кто не был белым и англичанином, был меньше, чем человек. Наш отец разрушил жизнь моей матери и позволил погибнуть твоей. Наш отец — один из главных организаторов войны против нашей родины. Если бы он вернулся из Кантона живым, парламент сейчас бы не дебатировал. Они бы уже проголосовали. Ты купил нам дни, возможно, недели. Ну и что с того, что ты убийца, брат? Мир лучше без профессора. Перестань дрожать под тяжестью своей совести и возьми этот чертов кредит. — Он повернул пистолет и протянул его рукояткой вперед Робину. — Возьми.

— Я сказал нет.

— Ты все еще не понимаешь. — Нетерпеливо, Гриффин схватил пальцы Робина и сжал их вокруг ручки. — Мы вышли из сферы идей, брат. Мы на войне.

— Но если это война, то ты проиграл. — Робин по-прежнему отказывался брать пистолет. — Ты никак не можешь победить на поле боя. Ваши ряды — это сколько, пара дюжин? Максимум? И вы собираетесь выступить против всей британской армии?

— О, но тут ты ошибаешься, — сказал Гриффин. — Дело в том, что Империя теряет гораздо больше, чем мы. Насилие разрушает добывающую экономику. Вы разрушаете одну линию поставок, и цены падают по всей Атлантике. Вся их система торговли высоконапряженная и уязвимая к потрясениям, потому что они сделали ее такой, потому что алчная жадность капитализма наказуема. Именно поэтому восстания рабов удаются. Они не могут стрелять в свой собственный источник рабочей силы — это все равно, что убить своих собственных золотых гусей.

Но если система так хрупка, почему мы так легко принимаем колониальную ситуацию? Почему мы считаем ее неизбежной? Почему Человек Пятница никогда не достает себе винтовку или не перерезает ночью шею Робинзону Крузо? Проблема в том, что мы всегда живем так, будто проиграли. Мы все живем как вы. Мы видим их пушки, их серебряные изделия, их корабли и думаем, что для нас все уже кончено. Мы не задумываемся о том, насколько ровным может быть игровое поле. И мы никогда не думаем о том, как все будет выглядеть, если мы возьмем оружие. — Гриффин снова предложил пистолет Робину. — Осторожно, он тяжелый спереди.

На этот раз Робин принял его. Он экспериментально прицелился в деревья. Ствол действительно отклонился вниз; он наклонил руку к запястью, чтобы держать его ровно.

— Насилие показывает им, как много мы готовы отдать, — сказал Гриффин. — Насилие — единственный язык, который они понимают, потому что их система добычи по своей сути является насильственной. Насилие шокирует систему. А система не может пережить шок. Ты даже не представляешь, на что ты способен, правда. Ты не можешь представить, как может измениться мир, пока не нажмешь на курок. — Гриффин указал на среднюю березу. — Нажми на курок, парень.

Робин повиновался. От грохота у него заложило уши; он чуть не выронил ружье. Он был уверен, что целился неточно. Он не был готов к силе отдачи, и его рука задрожала от запястья до плеча. Береза осталась нетронутой. Пуля бесцельно улетела в темноту.

Но он вынужден был признать, что Гриффин был прав: торопливость этого момента, взрыв силы, заключенной в его руках, огромная мощь, которую он мог вызвать одним движением пальца — это было приятно.

Глава двадцать третья

О, у этих белых людей маленькие сердца, которые могут чувствовать только себя.

Мэри Принс, История Мэри Принс

Робин не мог заснуть после отъезда Гриффина в Глазго. Он сидел в темноте, дрожа от нервной энергии. Он чувствовал головокружение,