В Кабарде зародился тревожный слух: Вельяминов требует валия и Джембулата в Нальчик! “Правда ли?” – тревожно спрашивали друг друга встречавшиеся кабардинцы.

Слух подтвердился. Нарочный из Екатеринограда привез валию приглашение явиться с сыном и князьями Канамиром Касаевым и Росламбеком Батоковым в Нальчик. Как молния, пролетела эта весть по аулам, и вся Кабарда, как один человек, села на коней и поехала в аул старого валия.

Все знали, что пело идет о жизни и смерти Джембулата; всем было известно, что Джембулат и князья Касаев и Батаков были душой той тысячной партии черкесов, которая Божьей грозой пронеслась над станицей Солдатской, увлекла в плен женщин и детей и оставила после себя на том месте, где прежде цвели довольство и благоденствие, лишь следы разрушения, да печальные стоны немногих уцелевших и теперь на тлеющих грудах пепла оплакивающих потерю дорогих лиц и всего своего достояния.

Вельяминову поручено было наказать этот неслыханно дерзкий поступок.

Никогда еще кабардинцы в душе не были покорными подданными России. Слишком живо было в них сознание своего удалого молодечества, еще сильна была в них жажда славы и военных подвигов. У домашнего очага с ранних дет слушал юноша-кабардинец рассказы отца про дела князей, про битвы с крымскими татарами, с кубанскими мурзами и казацкими атаманами. Старинные песни в устах прекрасных дев говорили про храбрых, благородных кабардинских князей, про награды, которые ожидают их: здесь – в песнях певцов и горячих лобзаниях женщин; там, за пределами человеческой жизни,– в вечном эдеме и ласках чернооких гурий... Закипала кровь юноши, и горячая фантазия рисовала перед ним его собственное будущее в образе подвигов неустрашимого мужества и бестрепетности перед грозными очами смерти. Пели девушки и о том, как изнеженный и трус приговорены здесь – к презрению, там – к вечному рабству. И не мог помыслить юноша о жизни без тревоги и подвигов бранных.

Старый, любимый, всеми уважаемый валий не всегда мог сдерживать своеволие молодежи, и оттого довелось ему, как старому древесному стволу, пережить свои молодые ветви. Из троих сыновей его старший утонул на переправе через Кубань, второй погиб где-то в окрестностях Георгиевска. Теперь ему оставался только третий, последний сын, единственная радость и утешение в старости, его гордость и надежда, единственный преемник древнего, славного имени. И этот последний сын сделался преступником.

Страшна была для отца та минута, когда он получил требование Вельяминова; еще страшнее та, когда он приказывал сыну готовиться ехать с ним в Нальчик. Быть может, мелькнула в голове Джембулата мысль бежать в горы, но он взглянул на отца, увидел глубокое спокойствие на его почтенном лице – и молча повиновался.

Со всех сторон съехались к валию князья со своими узденями, собирались и волны народа, шумевшие, как море, готовое, при первом порыве ветра, разыграться разрушительной бурей. Старый валий важно и безмолвно принимал прибывших князей и приказывал отвести их в особые комнаты для отдыха после утомительного пути.

Торжественна и трогательна была картина, когда на следующий день, с первыми лучами восходящего солнца, старый валий сел на коня и шагом выехал со двора, сопровождаемый князьями и сотнями всадников, готовых пролить за него последнюю каплю крови. Старшие князья отличались простотой одежды, важным спокойствием и гордой осанкой; молодежь блистала и одеждой, обложенной серебряными галунами, и сверкавшим на солнце оружием, покрытым серебряной и золотой насечкой, и дорогим убором своих кровных коней.

Кабардинская степь, широко раскинувшаяся на необозримом горизонте, загремела шумной, веселой джигитовкой. В джигитовке, в этом живом разгуле гарцующей молодежи, есть для кабардинца что-то поэтическое, увлекающее. Даже те, кому лета и сан не дозволяли принимать участие в общей забаве, громкими восклицаниями выражали сочувствие смелым и ловким джигитам, напоминавшим, быть может, им их собственную бурную, удалую молодость. Джембулат, красивый и ловкий, отличался больше всей молодежи. Старые князья смотрели на него с грустным участием и думали про себя: “Как ни остра стрела, а все же она должна сломиться о твердую скалу”. Отцовское сердце старого валия обливалось кровью: он знал, что сын его преступник и что судья его – Вельяминов.

Какое мстительное чувство скрытно волновало молодежь, когда впереди встали перед нею грозные валы Нальчика, сверкавшие штыками и жерлами орудий! Веселые крики замолкли, все столпились в кучу и немой массой подвигались вперед. В крепостные ворота впущены были только валий, сын его, князья Канамир Касаев и Росламбек Батоков и с ними три узденя. Зная неукротимый характер Джембулата, Вельяминов приказал приготовить заранее двадцать пять солдат с заряженными ружьями. Джембулата и князей ввели в дом кабардинского суда; валия с его узденями Вельяминов пригласил к себе, чтобы избавить их от возможных опасений. Между двумя этими домами, стоявшими друг против друга на противоположных концах площади, расположился взвод егерей.

Переводчик Соколов по приказанию Вельяминова вошел в дом, где были арестованные князья, и сказал, что генерал хочет их видеть и чтобы они сняли оружие и следовали за ним. Они повиновались. Но едва Джембулат, переступив порог, увидел солдат, как бросился назад в комнату и схватился за оружие; Батоков и Касаев (брат известного мятежника Измаила Касаева) сделали то же – и Соколов вынужден был удалиться. Тогда Вельяминов решил подействовать на Джембулата и склонить его к повиновению путем увещаний старого валия.

Необыкновенные обстоятельства свели здесь двух необыкновенных людей, два необыкновенные характера, которые могли возникнуть только в том суровом краю и в ту суровую эпоху. Вельяминов принадлежал к редким людям, которые обнаруживаются только при стечении чрезвычайных обстоятельств. От его необыкновенной проницательности ускользало разве только то, чем он пренебрегал. Перед железной силой его воли преклонялось все, исчезали все трудности. Он не терял никогда слов попусту, речь его была проста и ясна, повеления – коротки. Редко видели его улыбающимся или сердитым. Спокойная осанка и речь прямая, без всяких изворотов – говорили о спокойном и доброжелательном его настроении; напротив, молчание, привычка выдергивать волосы из бакенбард и сдувать их с ладони – означали противное, и кто был принят Вельяминовым в таком расположении духа, тому не доводилось похвалиться хорошим приемом. Таков был постоянно Вельяминов и в своем кабинете, и перед войсками, и в походах через леса и горы, и в самом пылу сражения. Любовь к отдельным лицам поглощалась в нем любовью к отечеству, в обширном смысле этого слова, и чувство полга преобладало у него над всем. Горцы благоговели перед этим суровым вождем и видели в нем силу неодолимую. Слова: “Вельяминов хочет” – значили для них, что всякое сопротивление бесполезно; “Вельяминов идет” – значило: нет спасения.

Такой же силой воли обладал и старый Кучук. В нем хорошие свойства его народа являлись в высокой степени облагороженными. В нем уже перегорел огонь опрометчивой и необузданной юности и уступил место холодному рассудку. Никакая жертва не могла ему казаться великой, когда дело шло об отвращении бедствий от его любимой родины. Он не мстил за смерть своих сыновей и последнего готов был предать заслуженной каре, лишь бы избавить свой народ от гибели.