– Мама с папой родились в Бангладеш, – ответил Омит. – Но они приехали сюда до того, как я появился.

– Как интересно! – сказала Блоссом. – Надо бы их расспросить. Я и понятия не имела, откуда они.

– Кто еще такая Салли Моттишхед? – Томас опустился на корточки и стал рассматривать план.

– Бедняжка… – вздохнула Блоссом. – Жена университетского преподавателя. Ушла с головой в благотворительность, когда ее дочка покончила с собой. Несчастная девочка. Дед наш как-то проникся ее делами. Посадим ее рядом с Алисон. Ну, Алисон нашей Трев. Уверена, найдут что обсудить. Глобальное потепление, например. А для маленьких будет отдельный стол – смотри! Все дети Треско и Дафны, славно так, ну и внучка Ады Браунинг хотела прийти – посмотреть на человека, который помнит Первую мировую. Проект для школы. Жду не дождусь, чтобы объяснить ей, как она ошибается.

– Звучит волшебно! – Томас нарочно употребил дурацкое слово.

Мать не смотрела на него, даже не воспринимала его присутствие. Все, что она говорила, – было ради этого Омита, самого богатого человека из ее знакомых. И, сидя по-турецки, с босыми ногами, Омит этот улыбался так, как улыбаются со сцены студентам-практикантам, которых больше никогда не увидят. Его дело – чек подписать.

Однако Блоссом уловила кислый тон в голосе сына.

– О, милый, будет так здорово! И, взгляни, – мы посадим вас с Элли рядом с братом Омита, Раджой. Он такой общительный, вы замечательно поладите!

– О, прекрасно. Вы помните про Элли.

– Ну конечно, милый! Разумеется, мы помним Элли! Она же приходила на ужин. Сказала, что не ест лук, аккурат тогда, когда я наливала ей луковый суп. Конечно, мы ждем Элли. Лука не будет, ну, для нее – точно.

– Посмотрите-ка! – заметил Томас. – Место для Гертруды! Гертруда – это черепаха?

– Ну, не то чтобы «место», – поправила Блоссом. – Мы решили сунуть ее в стеклянный аквариум, и пусть в этот день хорошо поест со всеми за компанию. Тоже сдает, бедняжка. Ей уже, наверное, под шестьдесят. Эти черепахи живут вечно. Как же давно я не планировала таких хороших праздников!

– Вы когда приедете, накануне вечером? – уточнил Омит. – Вам нужны машины напрокат? Кажется, парковочного места достаточно.

– О, не думаю, что мы захотим ставить гостям условия, – сказал Томас. – А как насчет дяди Лео? Вы его пригласили? Приберегли для него место?

– Нет! – отрезала Блоссом. – Дядю Лео мы не ждем. И я не знаю, что на тебя нашло, но, поскольку ты явно пришел с намерением вести себя как можно неприятнее, буду очень признательна, если ты одумаешься.

– Ничего, мы потянем аренду машин, – сказал Омит, поднимаясь и надевая сандалии. – «Пол Смит», заметил Томас. – Если передумаете, дайте знать. Мне пора, Блоссом. Рад был повидаться.

Он словно отказывался принимать какой бы то ни было вызов. Просто улыбался и тешил собственное дружелюбие – и в конце концов все оплатил. Будь Томас на мамином месте, без лишних разговоров отправил бы надутого ублюдка в «Оддбинс» за ящиком «Круга». Уж если мириться с подобным отродьем, то хотя бы пусть раскошеливаются. И он вознамерился быть особенно неприятным – неважно, здесь этот Омит или уже ушел.

– Я в самом деле… – сказала Блоссом, вернувшись.

– Мама, не следует спрашивать у людей, откуда они приехали, только потому, что у них смуглая кожа. Это ужасно грубо.

– Чушь! Омит ничуть не обиделся. И, кстати, о грубости…

– Ну, не знаю, – Томас старался говорить быстро. – У бедного деда день рождения, а организацией занимаются соседи-азиаты. И они приглашают всех своих родственников и знакомых. Вот кто такая Рекха? Понятия не имею. Как, по-твоему, воспримет все это бедный дед?

– «Бедный дед» с нетерпением ждет праздника, за который не надо платить, – не дала ему договорить мать. – Поверь мне на слово. А Раджа и Омит такие славные и добрые! Уж не знаю, с чего ты так груб. Кстати, Рекха – очаровательная дама. Так ты волнуешься за дедушку? Мы видимся с ним раз в год, и я вот уже не помню, когда ты хотя бы подумал о том, чтобы к нему съездить. Если бы не Шариф и его семья, он остался бы в одиночестве. Пожалуй, они – лучшее, что с ним случилось. Я бы не вынесла, если бы папа переехал в бывший каретный сарай.

– Каретные сараи нынче уходят почти за семьсот пятьдесят тысяч, – возразил Томас. – Мы той весной один продали.

– Ну, за наш мы будем держаться, – сказала его мать. – Давай признаем: больше у нас совсем ничего нет. Не думаю, что тебе стоит рассчитывать на сколько-нибудь серьезное наследство. Ну, продайте Гверчино и поделите выручку на всех. Правда, не уверена, что это подлинник, к тому же он мало кому нравится. Мы не планируем съезжать, но этот дом – наш вклад в пенсию. Если нам придется переехать в коттедж на два хозяина и жить на разницу – значит, так тому и быть.

– Что ж… – Томас твердо вознамерился сказать самую большую гадость из возможных. – Остается надеяться, что обвала рынка недвижимости не произойдет. Ведь тогда вам сильно не повезет, правда?

– Заткнись, гаденыш! – зашипела Блоссом. – Мое терпение лопнуло!

6

Почти все время, что Лео был женат на Рубилинн, он старался по-особенному отпраздновать ее день рождения. В самом деле, лишь во время свадебной церемонии, увидев, как она аккуратно заполняет графу с датой рождения, он сообразил, что не знает, когда она родилась, – как и не знает где и не знает имен ее родителей. Каждое слово, написанное ею, выглядело аккуратно, поразительно достоверно и удивительно. Догадка про Тайвань подтвердилась. Но для Лео стало открытием, что день рождения у нее был всего месяц назад. Он промолчал. Лишь увидев, как новобрачная аккуратно фиксирует на бумаге подробности своей жизни, он понял, что рискнул жениться на абсолютно чужой женщине, которую, как довольно быстро покажет опыт, совсем не знает. Запомнил дату и решил устроить что-нибудь особенное.

В самом начале он несколько раз прокололся, но мюзиклы с танцами – вот что Рубилинн нравилось по-настоящему. И Лео их тоже любил. Обычная пьеса, хотя и с участием звезды сериала «Друзья», имела куда меньший успех, хотя сам сериал Рубилинн любила и радостно захлопала в ладоши, увидев, как «Росс» оказался на сцене всего в нескольких десятках метров от их кресел. Хваленая постановка «Весело уходим мы» Стивена Сондхайма (без танцев), как он заметил, ее не особенно впечатлила. После она вежливо и покорно поблагодарила. Ей не понравилось – да и ему тоже. Пару лет он считал, что какой-нибудь старожил Вест-Энда больше придется ей по вкусу. Когда он подарил Рубилинн «Чикаго», спектакль шел уже десять лет и порядком выдохся: у постаревших танцовщиц раздобрели бока. После чего Лео собрался и стал лучше стараться. Прошлогодняя «Цыганка» с Имельдой Стонтон, решил он, имела куда больший успех: трогательный мюзикл, местами смешной, с отличными песнями и танцевальными номерами. Кажется, она едва ли не больше всего пришлась по душе его жене. В этом году он колебался: новый диснеевский «Аладдин», красочный, бесхитростный и совершенно точно интересный – или же «взрослая» «Смешная девчонка», которая шла в том же симпатичном театре, что и «Цыганка». Оттуда рукой подать до «Савой гриля», где они до этого ужинали. Именно так, по представлениям Рубилинн, а значит, и Лео, должен выглядеть первоклассный ресторан. Он подслушал, как она рассказывает об этом Сэнди много дней спустя, вспоминая все: от нарядных сложенных салфеток до крохотных чашечек вкуснейшего кофе пару часов спустя. В конце концов, раз в год можно потратить четыреста фунтов на выход в свет. Этого вечера ждали, о нем вспоминали – порой спустя годы. Он любил жену.