“Вы читали статью?” – спросил Горбачев в самом начале заседания 24 марта. Некоторые ответили, что не читали или читали лишь бегло. Как она попала в “Советскую Россию”? Кто-нибудь в ЦК давал предварительное согласие на публикацию? Да, ответил Лигачев, чиновники ЦК видели статью Андреевой до того, как ее напечатали. Но главному редактору “Советской России” Чикину сказали, что он должен сам решать, публиковать статью или нет. И партийным организациям тоже никто не приказывал обсуждать этот материал. Но, независимо от того, согласен кто-то с Андреевой или нет, ее статья меркнет по сравнению с другими публикациями, где сплошные “провокации, ложь и клевета”[1195].

25 марта Яковлев (опираясь на Шеварднадзе и Медведева) представил длинное, по пунктам составленное опровержение статьи Андреевой. Премьер-министр Рыжков намекнул на то, что хорошо бы сместить Лигачева, выразив недоумение: зачем идеологией заведуют сразу два члена Политбюро (Лигачев и Яковлев), если вполне достаточно одного (подразумевалось – Яковлева)? [1196]

Видя, что на них движется целый фронт, консерваторы ринулись в укрытие. Лигачев принялся уверять – “в Политбюро сегодня имеется… подлинное единство, и это я отношу прежде всего к заслуге Михаила Сергеевича Горбачева”[1197]. Первый секретарь Московского горкома партии Зайков почти дословно повторил замечания Яковлева[1198]. А человеком, предложившим устроить расследование под началом КГБ, был украинский партийный руководитель Щербицкий[1199]. Никонов, занимавшийся аграрными вопросами в ЦК, похвалил ум Горбачева – “ядро, вокруг которого вращается вся работа Политбюро”, но подверг суровой критике Яковлева – за то, что “подраспустил прессу”, позволяет появляться гораздо более негативным материалам, чем статья Андреевой. Яковлев парировал: “Поскольку у тебя, Виктор Петрович, с сельским хозяйством все в порядке, все налажено, полки магазинов завалены продуктами, то давай займись идеологией и приведи ее в такой же порядок, как и сельское хозяйство”[1200].

Завершая двухдневный марафон, Горбачев вновь повторил свой приговор: “отступление” Андреевой от линии перестройки – “самое большое предательство, какое может быть в наше время”. Но потом он поблагодарил своих критиков за состоявшийся разговор (“Думаю, он нас сплотил”) и попросил прощения у Воротникова за то, что давеча накричал на него[1201]. Политбюро единогласно “осудило” статью Андреевой, поручило “Правде” дать ей отпор и постановило разослать партийным обкомам служебную записку по итогам дискуссии в Политбюро[1202]. Но от дальнейших карательных мер в отношении Лигачева и компании Горбачев отказался. Это было не просто милосердие, жаловался Яковлев Черняеву: он даже помогал Лигачеву заметать следы. Зачем? Дело в том, что Горбачев следовал макиавеллиевскому правилу: держал друзей близко, а врагов – еще ближе. Но неизменное чувство личного превосходства помогло ему воздержаться от опрометчивых действий. “Понимаешь, – говорил он спустя несколько дней Черняеву о Лигачеве и компании, – потолок! (и показал рукой) Такой потолок… Я не думаю, что здесь умысел, фракционность, принципиальное несогласие… Потолок. И это тоже плохо…”[1203] А в другой раз он так сказал об этом Яковлеву: “Не буди лихо, пока спит тихо”.

Следовало ли Горбачеву изгнать Лигачева и компанию на данном этапе? “ЦК… мог бы поддержать. Но что из этого? Система-то оставалась, – писал Черняев – Поэтому, даже если бы Горбачев составил Политбюро из одних ‘Яковлевых’, вряд ли вся эта партийная махина заработала бы в его духе”[1204].

Пока Политбюро втайне размышляло (если, конечно, это можно так назвать), страна напряженно ждала. А потом, 5 апреля, туман внезапно рассеялся. “Правда” опубликовала большую (на целый разворот) “статью-бомбу”, которая наконец кое-что прояснила. В Кремле действительно случился кризис. Но теперь он позади. Победа – пока – осталась за реформаторами.

Пространная статья в “Правде” (которую написал Яковлев, а отредактировал Горбачев) утверждала: “…вина Сталина… за допущенные массовые репрессии, беззакония огромна и непростительна”. Там говорилось: “Патриот не тот, кто… повсюду ищет внутренних врагов”. Но в той же статье читателям напоминали о том, сколько уже сделано на пути реформ. Как всегда, “Правда” наделяла себя правом говорить от лица всех советских граждан: “За прошедшие три года мы стали другими. Подняли голову, распрямились, честно смотрим фактам в лицо и открыто, вслух говорим о наболевшем…” Все это очень хорошо, но если везде действительно царит такое единодушие, тогда куда вообще клонит “Правда”, с кем борется?[1205]

Даже самые смелые реформаторы не отваживались публично возразить Нине Андреевой, пока этого не сделала “Правда”, но потом они, будто сорвавшись с цепи от злости на собственное временное бессилие, тоже принялись давать ответные залпы. Их запоздалые реплики появлялись не только в “Московских новостях” и “Огоньке”, но и в “Правде” и “Известиях” и даже в “Социалистической индустрии”. Одна длинная статья, помещенная в майском номере “Нового мира”, посягала на священный авторитет самого Ленина: там утверждалось, что именно его жестокая политика послужила примером для Сталина. На Ленинградском телеканале вышла передача “Общественное мнение”: гражданам предлагали задавать вопросы разным экспертам, приглашенным в телестудию. Один такой гражданин – длинноволосый бородач с горящими глазами – обвинил некоего партийного чиновника в том, что он уволил его с работы безо всяких оснований. Может быть, этот чиновник желает ответить на вопрос прямо сейчас, в прямом эфире, спросил ведущий программы. Чиновник, разумеется, ничего не желал, но у него не было выбора. “Дорогой Иван Иванович, – заговорил он елейным чиновничьим голоском, – наверняка вы помните те прискорбные обстоятельства, при которых мне пришлось освободить вас от должности”. Обычно в присутствии этого чиновника трепетали даже самые крепкие граждане, но тут и ему пришлось держать ответ на телевидении перед каким-то нонконформистом с безумным взором.