Глава 16

Сердце Фёдора снедала тревога, когда к нему спозаранок явился холоп да передал повеление владыки явиться.

«С чего же нынче такая спешность?» – думал опричник, быстро подпоясавшись.

Он живо покинул свои покои, едва ль не оступившись. Опёршись рукой о стену, пару мгновений Басманов переводил дыханье. Хоть и много времени минуло с возвращения с Новгорода, всяко иной раз как взвоет тело, как сведёт ногу али кисть подло затянет. От и нынче пришлось переждать маленько. Сердце колотилось часто-часто, а грудь сбивало так, будто бы ветер стоит такой лютый, что нету никакой мочи вздохнуть. Сей приступ и охватил нынче Басманова да скоро отступил.

Обрадовался Фёдор, явившись к трону, а царское место пустовало. Тотчас же гора с плеч, явился раньше государя. Спешные шаги в коридоре заставили опричника обернуться безо всякой тревоги – знал Басманов поступь царскую, и то никак не мог быть государь. Как верно и предположил Фёдор, вбежал к нему холоп да пал ниц с балалайкою наперевес.

– Фёдор Алексеич, – пробормотал мужичонка, снимая инструмент с плеча.

С тяжёлым вздохом молодой опричник принял инструмент да отпустил холопа. Перебирали белые пальцы струны, проверяя, ладен ли настрой, а думы невесёлые шли.

«Вот же, воротился с Новгорода ни жив ни мёртв, а царь всё видит меня разве что скоморохом…»

Струны продолжали отзываться каждому движению, как вдруг Фёдор прижал их ладонью. Стихло всё, ибо заслышалась величественная поступь да удар посоха о пол каменный. Замерло сердце Басманова, обернулся ко входу да встретил владыку низким поклоном.

– Играй, – приказал Иоанн, проходя мимо Фёдора, не удостоив и взглядом.

Вздохнул Басманов, видя скверное настроение государя да мрачные очи его, верно, проведшие нынче ночь без сна. Да всяко нечего делать было, и стал Басманов отыгрывать тихонько песенку.

– Громче играй, Басманов, – повелел царь, занимая трон да оправляя подол одеяния. – И не прерывай игры своей из-за речей моих. Всё пустое. Кажи мне удаль, пущай игра перекроет голос мой.

Подивился Басманов повелению государя своего. Пристукнул по дереву и занялся мелодией. Славно, бойко полилась она, наполнив залу живою своей силой.

– Не верю я боле клятвам, – молвил государь. – И твоей не верил. Пришёл щенок да вякает из-за плеча батюшки своего. Горделивый да на щедрые дары сокровищниц моих падкий. От и скверный же прислужник при мне, думалось мне.

Фёдор свёл брови, не прекращая игры своей. Царь жестом велел отвести свой взор, и опричник повиновался. Точно не желая вновь слышать скверную брань, Басманов принялся играть пуще прежнего. Царю же токмо того и надобно было.

– Неведомо мне, с чем посылал тебя в Новгород, – продолжал Иоанн.

Голос владыки понизился. Тонкий слух Басманова излавливал меж музыки речь государеву, с трудом, да излавливал.

– Неведомо мне, какого исхода ждал я, – молвил царь, постукивая пальцами по посоху резному. – Да всяко, исход остался один. Громче, Басманов, громче! Пущай в бренчании сим и сгинет прошение моё.

Фёдор весь обратился в слух, боясь и яро жаждая услышать, о чём же великий владыка может взывать к нему. Придавшись резвому запалу, едва ли Басманов смог бы прекратить игру, коли на то воля и была бы. Даже сквозь музыкальный шум страшился и трепетал опричник, тем паче не был готов внять воле царской, прозвучи она в тишине.

– Прощения прошу, – тихо молвил государь, пресильно сжимая посох в руке своей. – И ежели ты прощаешь неверие моё, и ненависть, и гнев мой бесстыдный, неправедный, так играй, Басманов, будто бы не слышал ты ни слова.

– Царе… – сорвалось с уст опричника да потонуло в отзвуках бойкой мелодии.

Залилась песня, задорная и прегромкая. Иной раз дурное созвучие било по ушам, оскверняя добрый слух, уж до того распалился Басманов, что уж бил невпопад. Те непокорные скверные огрехи разили будто бы мимо, да придавали пылкости звучанию. До того игра полнилась чувством, что слышна была в коридорах.

Посему Афанасий Вяземский и зарёкся нынче предстать с докладом своим пред государем.

«Не к месту я буду, ох не к месту…» – подумал князь да и едва ли прогадал.

* * *

1564 год. Смоленск. Весна.

Мягкая земля точно дышала. Воздух стоял чистый, тревожно выжидая чего-то. Под Смоленском воинство русское давно уж разбилось на стояние. Воеводою у сей дружины был Иван Степанович Согорский, удельный князь, муж храбрый да стойкий.

На царской службе не жалел живота своего и боле всего чтил порядок да волю государеву. Ратные же чтили его за доблесть. Согорский был безмерно верен своему слову. Из-за того ли говорил он мало и казался порою нелюдим – неведомо.

Нынче близилась заря. Иван Степаныч уж был при оружии да закован в броню, готовясь к наступлению, когда в его палату вошёл один из его воевод и отдал низкий поклон.

– Вольно, – молвил Иван, веля докладывать.

– Фёдор Басманов… – едва молвил воевода, как Согорский закатил глаза.

Одно то имя сулило премного невзгод. С первого дня Фёдор казал нрав свой. Он не провёл и месяца в полку, как был уличён в стычках и поножовщине, и вовсе не единожды. Помимо сего, Фёдор сделался виновником и разлада меж иных ратников – несмотря на юный возраст свой, Басманов уж был знатным подстрекателем.

При всём при этом юнец полюбился многим в полку. Задорный нрав юноши славно скрашивал попойки, которые устраивались втихаря от воевод – в первую очередь от Ивана Степаныча. Согорский не раз прилюдно наказывал Фёдора – уж и сёк, и к грязной работе принуждал, а выговоров и вовсе не счесть! Да, видать, оттого юноша сделался лишь изворотливее. Иной раз всё реже получалось уличить Басманова.

Ивану Степановичу много времени не надобно, дабы понять, какого человек толку. Оттого и подивился Согорский, подивился немало, как увидел, каков Фёдор на ратном поле. Он бился наравне со взрослыми воеводами и был не по годам ловок да силён. А наездником лихим Фёдор сделался ещё до того, как показался враг.

Очень скоро свершилось вовсе дурное для Согорского – Басманов сделался любимцем средь ратных людей, и тогда схватить за руку Фёдора и вовсе стало не возможным. Каждый оружейник да стрелец едва ли не под присягой клялся в том, что Фёдор был где угодно, но не на месте стычки али попойки. Премного бед учинил этот Басманов, премного. Заметив, как переменился вид князя, воевода умолк, да Иван жестом велел продолжить.

– И что же? – спросил Согорский. – Одну токмо смуту и наводит, бездельник, ащеул чёртов!

– Уж отбыл из полку, –