— Может, боится, что оглохли? — сказала я, и вправду от этакого крику оглохнувши.

Палец в ухо сунула, проверяя, целое ли.

— Ну… если нет, то к концу беседы точно оглохнем. — Лойко головой затряс и крикнул: — Звуку убавь!

— Вы обречены…

Всадник подошел ближе, да так, что разглядеть было можно и узор на доспехах, и морозную вязь, и пар, из конское пасти подымавшийся.

— Звуку, говорю, убавь! Слышим!

— А может… он того, сам туговат на ухо? — Это я шепотом сказала. — У нас дед Нелюсь тоже тугоух сделался, так ему все мнилось, что тихо говорит. От и орал во все горло…

— Ты ему еще полечиться предложи, — хмыкнул Илья. И руки сложивши, ко рту поднес. — Чего надобно?!

— Вы все умрете!

— Слышали уже!

— Но ваша смерть может быть разной. — Всадник возложил руку на конскую шею. — Сами выбирайте… мучительная гибель и тела, и души или честная сталь…

Он замолчал, и воронье чутка подуспокоилося. Оно ж, воронье местное, к этаким выступлениям непривычное.

— Отдайте девок, и умрете быстро!

— Слушай, — Лойко повернулся ко мне, — вот скажи, Зослава… почему ты у нас такая всем кругом нужная?

А я-то откелева знаю? Я этого, в броне, первого разу в жизни вижу… нет, прежде-то думалося, что Добромысл сие, однако гляжу вот и… Добромысл худляв, а этот вон в плечах сажень косая, а то и две. И голос иной.

Голос-то выдал бы.

— Неа. — Лойко потянулся со смаком. — Девок не отдадим… самим нужны…

А следом бабка кулачок разжала, стряхнула на ветер прозрачные былинки и слово добавила шепоточком. Не ведала я, чего придумала она, только ветерок поддержала.

И потянула былинки к всаднику.

К коню его.

И конь этот, даром что в железе весь, будто чудище какое, всхрапнул. Попятился, а после и вовсе с визгом на дыбы поднялся… закружил, заскакал по-козлиному, да норовя задом поддать… вот и рухнул всадник в сугроб ближайший, аккурат макушкою, ну, тою, с перьями…

Ох и матерился…

Не токмо воронье взлетело, совы и те попросыналися…

Он возюкался в снегу, пытаясь выбраться, да запутался в плаще своем шелковом.

— Лойко… а попробуй-ка достать… чисто из интереса. — Илья сам к луку потянулся. — Доспех заклятый, но есть одно место…

…Оное место он называть не стал, да только Лойко и сам понял, без названия. Свистнули стрелы и обе в указанное место вошли, да так хорошо вошли, что крик на вой перешел…

…чтой-то думается мне, от этакого вою и сосны вскорости сбегут…

— А ты говорил, норманский доспех абсолютно надежен. — Илья вторую стрелу наложил, но тут уже очнулися подельники, полетели на нас, с гиканьем, с воплями… по ним и стреляли, что Илья, что Лойко, а как близехонько подошли, то и огненную дорожку под копыта пустили…

Только мы тем всадникам без надобности были.

Свойго забрали, раненого.

— Жаль, что стрела не отравленная… — Ильюшка на снег присел. — Не стойте, пара минут у нас есть… может, и побольше. Пока довезут, пока выдернут… ты какой наконечник поставил?

— Обижаешь. — Лойко широко осклабился. — Мой не выдернут. Только вырезать…

— Значится, пока вырежут… а там и шить надо… этак мы долгехонько просидеть могем. К слову, уважаемая, а чем вы коня-то?

— Скотий переполох, — важно ответствовала бабка, присаживаясь на снег. — Есть такая травка, как зеленая она, то и ничего, трава и трава, а вот когда в семя пойдет, то того семени скотина всякая дюже боится… козы шалеными становятся, коровы…

— И лошади… — Арей тоже присел. — Зослава, ты как… щит…

— Держу.

— И держать будет долго. — Илья зевнул и рыбку вяленую из бабкиной сумки с поклоном принял. — Благодарствую… сам видишь, там энергозатраты минимальные. Хоть неделю сидеть можем…

— Не. — Лойко головой тряхнул. — Не надо неделю…

— Так кто ж нам даст. — Илья впился в рыбу зубами. — Вот сейчас стрелу достанут и вернутся… с подмогой…

Глаза прикрыл.

Рыбку жует.

Думает.

И как-то от неловко человека от дум отвлекать, но чую — близится оно, чем бы ни было… идет, ползет, что спереди, что сзади… пока осторожное, но голодное.

Давненько его не кормили.

— В папиной библиотеке мне попался как-то свиток занятный… — Илья произнес это, не открывая глаз. — О тварях подгорных… то бишь там они звались подгорными. Твари те заводились в шахтах… не всех, только в глубоких, и чем глубже шахта, тем страшней тварь в ней появлялась. Человек, который свиток составлял, писал, что приходят они к нам с изнанки мира в местах, где грань меж мирами истончается. И что умелый колдун способен не только управиться с тварью, но и подчинить ее своей воле.

— И чем это нас должно порадовать?

— Воля колдуна опутывает тварь, но не лишает ее собственной… и чем сильней она, тем сильней будет ее сопротивление…

— Ильюшка! — рявкнул Лойко.

— Он ранен. А тварь… сильна.

Больше он ничего сказать не успел: небо померкло.

Солнце сгинуло в разверзстое утробе.

И стало темно, как… как в погребе.

— Что тварь сильна, — Лойко я слышала, однако ж не видела, хоть и стоял он близенько, — я верю охотно…

А после и голоса евоного слышно не стало.

Темно.

И темень густая, что кисель. Склизкая. И будто кто трогает лицо влажными пальцами, дышит в самый нос гнилью, смрадом покойницким…

Вздыхает.

В волосы лезет…

Кыш!

Руками отмахиваюся, еще немного, и завизжу, да не позволяют, хватают за руку леденющие пальцы.

— Зослава, это морок! — Пальцы Ареевы, а не покойника, это хорошо, потому как ежели б меня взаправду покойник схватил бы, я б на месте дух испустила б… ну или еще чего утварила непотребного. — Сопротивляйся.

Ага… легко ему говорить.

А как?

Стою посеред тьмы, которая уже и в уши лезет, и в нос, рот раззявишь, и в него скользнет червем нутряным. После замучишься выводить, супротив этакого никакая чесночная настойка не спасет…

Но я ж упертая.

Губы сжала. Уши пальцами заткнула, дышу через раз. Стою… а тьма все ходит и смердит, ходит и смердит… нет, до чего морок премерзостный! Чтоб ему… тому, который его наслал, всю жизню так смерделось… сплюнула б, да побоялась, что плевок об эту пакость измарается.