Эдуард, который сейчас стоял вместе со всеми, найдя для этой цели силы в каких-то потаенных источниках своей решимости, положил руку на плечо Ричарда.

– Да будет это известно всем присутствующим. Этот мальчик является моим наследником. Ричард будет королем, когда я умру. Я тебе это обещаю.

– Твой брат тоже должен поклясться, – прошептала я Неду, нежно коснувшись его ладони.

Вцепившись в простыни судорожно растопыренными пальцами, Нед обвел взглядом свою семью. Здесь были все его братья. Я знала, что он сейчас сделает.

– Джон, – тихо позвал он.

На наших глазах разыгрывалась настоящая драма, и от напряжения кровь громко пульсировала у меня в ушах. Ланкастер вышел вперед и преклонил колено. Щеки его были влажными от слез.

– Ты тоже поклянись, Джон. Что используешь свое влияние и могущество для поддержки моего сына. Что будешь на его коронации и станешь его ближайшим советником. Если ты меня любишь, ты сейчас пообещаешь мне это.

Я молилась, чтобы Джон Ланкастер дал эту клятву.

Джон стоял на колене с опущенной головой.

– Я клянусь, что сделаю ради твоего сына все.

– И поклянись, что станешь моим душеприказчиком, который исполнит мое завещание.

– Клянусь.

Все это время я находилась подле Неда и была свидетельницей обеих этих клятв. Это было как раз то, что я считала крайне необходимым. Эта клятва сразу устраняла Ланкастеров от притязаний на прямую преемственность трона. Ланкастер не мог уже унаследовать его, пока жив Ричард, как не мог сделать это и его сын Генрих. Клятва у смертного одра Неда была для Джона еще более обязывающей, чем та, которую он давал мне.

Испытываемое мною чувство облегчения было подобно омовению прохладной водой для страдающего от жары тела. Теперь я буду наставлять Ричарда, буду направлять его шаги и ткать узор полотна его будущей жизни. Но преданность Ланкастеров была существенно важна до самого последнего моего стежка. Вместе мы сделаем из Ричарда настоящего монарха, достойно продолжающего род своего отца, Эдуарда Вудстока.

После этого я убрала руку и отступила назад, чтобы дать возможность Неду отдать его отцу и брату последние распоряжения по его делам. Я начинала понимать ценность женщины, остающейся как бы невидимой в мире, где правят мужчины, обращающие мало внимания на женские речи. Поэтому я и впредь буду скромной и осмотрительной, даже оставаясь главной силой, стоящей за троном, – на какое-то время, по крайней мере.

Нед между тем продолжал говорить:

– Моя любимая жена и дорогая супруга будет наставлять моего сына. Она также будет его советницей.

Я не могла бы желать ничего большего, чем такое признание моей роли в будущем Англии.

– Да будет так. Клянусь честью, я сделаю это, – сказала я, тем самым давая ему и свою клятву.

Нед принял смерть в тот же день, окропленный святой водой под молитвы священников, в окружении тех, кто любил его, успев попросить прощения у всех, кому он причинил страдания. Это произошло спокойно и умиротворенно, в конце дня в воскресенье, на Троицу, – лучшее, на что я могла надеяться для него после всех этих тягостных дней неослабных мучений, от которых у докторов не было средств. Конечно, мне хотелось побыть с ним наедине в это время, но я не смела об этом заикнуться, вынужденная смириться с широкой публичностью его ухода из жизни. Это и не могло быть иначе, даже если бы я перешла на крик и попыталась выгнать всех, чтобы побыть с ним в его последние и такие бесконечно короткие минуты.

Я все время стояла рядом, но не касалась его, потому что сама процедура прощания с ним была слишком официальной и не предполагала каких-то интимных моментов между принцем и принцессой. Когда другие плакали, я этого не делала. Я была хорошо вышколена относительно того, что приемлемо в какой-то конкретной ситуации, а что недопустимо. Нет, я не касалась его тела, но, когда он говорил все то, что ему было необходимо сказать напоследок, мы смотрели друг другу в глаза.

– Простит ли Господь мне смерти всех тех, кто пал от моей руки? – спросил он меня в паузе между подходами к нему прощающихся. Взгляд его потемнел от боли. Такого вопроса я от него не ожидала.

– Он простит. Я уверена в этом.

– Так много разрушений… Так много потерь.

Я попыталась успокоить его:

– Такова цена войны. Каждый солдат рискует своей жизнью, как рисковал ты. Господь примет тебя к себе как величайшего воина, какого только знала Англия. В твоей душе он разглядит, что ты стремился принести славу своей стране. И Господь, несомненно, благословит тебя за то, как ты выполнял свой долг, который осознавал с первых дней своей жизни.

Один из священников возле меня пробормотал что-то одобрительное.

– Возьми меня за руку, Джоанна. Я не хочу быть один, когда буду умирать. – Нед смог протянуть мне руку, как будто к нему вернулась прежняя сила.

– Ты и не будешь один.

Вот и вся разрешенная в таких случаях интимность. Говорить больше было нечего, да у Неда и не было на это сил, тогда как меня вдруг совершенно перестало заботить, что мы окружены толпой людей. Я встала на колени рядом с ним и взяла его за руку, боясь смотреть на тень, которая начала закрывать его лицо. Как будто свет его души угасал минута за минутой, пока от него не осталась одна лишь искорка. Когда я сжала его руку, он уже не отреагировал, но в его глазах я увидела, что его любовь ко мне, бездонная, бесконечная, все еще жива. И я молча ответила ему таким же любящим взглядом.

Всем было понятно, что это конец, и мужчины поклонились, отдавая дань уважения принцу; но я продолжала недвижимо стоять на коленях у его кровати – сцена, которую я себе после нашего возвращения из Аквитании живо представляла много раз. Принесли чашу с умиротворяющим и фатальным маковым соком, который Нед выпил, как будто искал возможности погрузиться в забытье. Мой господин никогда не искал этого состояния, однако боль на этот раз была слишком сильна, и он принял зелье как драгоценный дар. Я уже многократно пережила этот момент раньше, смирившись с тем, что он наступит очень скоро. И вот он пришел в виде суровой реальности, только теперь это был уже не сон, от которого я могла бы проснуться с ощущением обновленной надежды.

Я поцеловала его в лоб, в губы, потом коснулась своим лбом его сжатых ладоней. То, что делалось это на глазах у всех, не имело для меня никакого значения. Я потеряла чувство собственного достоинства.

Эдуард, принц Уэльский и в прошлом принц Аквитании, моя душа и сердце, ушел из этой жизни без единого вздоха, не сказав больше ни слова. Вот так умерла надежда Англии. И моя надежда тоже.

Когда я покидала комнату, великие лорды Англии уважительно склонялись передо мной; я шла по коридору глубокого почтения. Когда-то для меня это было очень важно. Сейчас же – нисколько.

Мой мир разом превратился в пустыню, забытое богом место. Как я выживу в нем? Если бы кто-то удосужился спросить меня об этом, я бы ответила, что чувствую себя безутешной.