рассеяться. Когда они разогнались и почти исчезли из виду, он глубоко вздохнул.

– Фигура, замри!

Все окаменели.

Дуглас стремительно пересек лужайку, где Джон Хафф застыл в сумерках как железный олень.

Вдалеке остальные мальчишки стояли с поднятыми руками и блестящими глазами, как у плюшевых бeлок.

А Джон неподвижно стоял один, и никто не смел вмешиваться или поднимать шум и портить этот момент.

Дуглас обошел изваяние с одной стороны, потом с другой стороны. Истукан не пошевелился. Не проронил ни слова. Уставился на горизонт. С полуулыбкой на губах.

Давным-давно в Чикаго они зашли в большое здание с мраморными скульптурами, и он молча описывал вокруг них круги. А теперь вот Джон Хафф с травяными пятнами на коленках и на седалище, расцарапанными пальцами и ссадинами на локтях. Тенниски Джона Хаффа угомонились, ступни обуты в оболочку тишины. Вот уста, отведавшие этим летом уйму абрикосовых пирогов, изрекшие одно-два негромких высказывания о жизни и ее обстоятельствах. Вот глаза – не слепые, как у статуи, а до краев налитые расплавленным зеленым золотом. Вот при малейшем дуновении ветерка темные волосы развеваются то на север, то на юг, то на все четыре стороны. Вот руки, к которым приставало все, что только есть в городе: дорожный грунт, кусочки древесной коры, запахи пеньки, лозы, зеленых яблок, старинных монет или лягушат-огуречков. Вот уши, сквозь которые просвечивает солнышко, как сквозь яркую теплую свечу с персиковым ароматом, а вот еще его невидимое дыхание, благоухающее мятной жвачкой.

– Ни с места, Джон, даже моргать не смей, – велел Дуглас, – приказываю: чтоб три часа как вкопанный стоял!

– Дуг…

Джон зашевелил губами.

– Замри! – скомандовал Дуглас.

Джон опять возвел глаза к небу, но улыбаться перестал.

– Мне пора, – прошептал он.

– Не смей даже ухом повести! Играем по правилам!

– Мне уже домой надо, – сказал Джон.

Теперь статуя задвигалась, опустила воздетые ввысь руки и повернула голову, чтобы взглянуть на Дугласа. Они стояли, глядя друг на друга. Остальные ребята тоже стали опускать руки.

– Играем еще один кон, – объявил Джон, – кроме этого. Я вожу. Бегите!

Мальчики побежали.

– Фигура, замри!

Мальчишки замерли, и с ними Дуглас.

– Стоять, – кричал Джон, – не двигаться!

Он подошел к Дугласу и остановился.

– Другого выхода нет, – сказал он.

Дуглас смотрел в сумеречное небо.

– Замереть, застыть, всем до единого, на три минуты! – сказал Джон.

Дуглас чувствовал, что Джон ходит вокруг него, как только что он ходил вокруг Джона. Он почувствовал, как Джон ткнул его небольно в плечо.

– Бывай, – сказал он.

Поспешно зашелестели прочь шаги; он и не оглядываясь знал, что у него за спиной никого нет.

Издалека послышался паровозный гудок.

Дуглас простоял целую минуту, дожидаясь, когда же стихнет топот бегущих ног, но он не прекращался. Джон убегает, но что-то не похоже, что он очень далеко, думал Дуглас. Почему он еще бежит?

А потом он догадался – это стучит сердце у него в груди.

Хватит! Его рука рванулась к груди. Довольно бегать! Терпеть не могу этот звук!

Затем он обнаружил, что шагает по лужайкам промеж изваяний, и его не волновало, возвращаются они к жизни или нет. Казалось, они вообще не шевелятся. А у него ожили только ступни и колени. Остальное же стылым камнем тяготило его.

Поднимаясь на веранду своего дома, он резко обернулся, чтобы взглянуть на лужайки у себя за спиной. Они опустели.

Россыпь винтовочных выстрелов. По всей улице предзакатным залпом наперебой захлопали москитные сетки.

Статуи – лучше всего, думал он. Только их и можно удержать на лужайке. Главное – не давать им шевелиться. Дай им волю, и с ними уже не сладишь.

Внезапно он выбросил кулак, словно выстрелил поршнем из своего бока, и энергично затряс им перед лужайками, улицей и сгустившимися сумерками. Лицо налилось кровью, глаза метали искры.

– Джон! – закричал он. – Эй, Джон! Джон, ты мой враг, слышишь? Ты мне не друг! Не возвращайся, никогда! Проваливай! Ты – враг. Понял? Вот ты кто! Между нами все кончено! Ты негодяй, дрянь! Джон, ты слышишь, Джон!

Небо помрачнело, словно в огромной прозрачной лампе за городом кто-то прикрутил фитиль. Он стоял на веранде. Его рот лихорадочно дергался. Сотрясался кулак, нацеленный на дом, стоявший чуть поодаль на той стороне. Он взглянул на кулак, и дом растаял вместе с окружающим его мирком.

Поднимаясь в темноте по ступенькам, он лишь ощущал свое лицо, но не видел ни себя, ни даже свои кулаки. Он твердил про себя: «Я в бешенстве. Я зол. Я его ненавижу. Я в бешенстве. Я зол. Я его ненавижу!»

Минут через десять во тьме он медленно добрался до верхней ступеньки…

* * *

– Том, – попросил Дуглас, – пообещай мне одну вещь, ладно?

– Обещаю. А что именно?

– Ты мой брат. Иногда я на тебя сержусь. Только будь рядом, ладно?

– Значит, мне можно ходить за тобой и за большими ребятами, когда вы идете в походы?

– Ну… в общем… даже так. Я хочу сказать, не пропадай, хорошо? Чтобы никакой автомобиль тебя не переехал, чтобы ты не свалился со скалы.

– Еще чего! Ты за кого меня принимаешь?

– Конечно, когда станет хуже некуда и мы оба совсем уж состаримся… нам стукнет сорок – сорок пять… где-нибудь на Западе мы будем владеть золотым рудником, будем посиживать и курить кукурузные рыльца и отрастим бороды.

– Бороды отрастим! Ух ты!

– Так вот я и говорю, никуда не пропадай и чтобы с тобой ничего не стряслось!

– Можешь на меня положиться, – заверил его Том.

– Я не о тебе беспокоюсь, – сказал Дуглас. – А о том, как Господь заправляет всем миром.

Том призадумался над сказанным.

– С ним все в порядке, Дуг, – сказал Том. – Он старается.

ХIX

Она вышла из ванной, смазывая йодом палец, который чуть не оттяпала, отрезая себе ломтик кокосового торта. И как раз в этот момент по ступенькам веранды поднялся почтальон, отворил дверь и вошел в дом. Дверь хлопнула. Эльмира Браун так и подскочила на месте.

– Сэм! – вскричала она.

Она помахала пальцем в воздухе, чтобы охладить жжение.

– Я так и не привыкла к тому, что мой муж – почтальон. Всякий раз, как ты заходишь, я пугаюсь до смерти.

Сэм Браун стоял с полупустой почтовой сумкой, почесывая голову. Он обернулся на дверь, словно посреди славного мирного летнего утра, откуда ни возьмись, накатила волна тумана.

– Ты сегодня рано, Сэм, – заметила она.

– Не могу больше, – сказал он озадаченно.

– Выкладывай, что стряслось?

Она подошла и взглянула ему в лицо.