всех сторон оказался обнесён тем же кованым забором, что и с фасада, нисколько не скрывая от окружающих людей за ним, чем подчёркивал разумность хозяина. Но в целом это был пустырь, не гармонировавший с внешней строгостью и ухоженностью дома, стоящего внутри него, особенно в свете нескольких тусклых фонарей, предававших пейзажу ощущение ещё большей покинутости.

По возвращении все разбрелись по комнатам, был второй час ночи. Свету определили на первом этаже, Аркадия с Женей на втором, ближе к огромной спальне, предназначенной для Геннадия Аркадьевича и Оксаны, но то ли от чрезмерной усталости, то ли, наоборот, перевозбуждённости, а, может быть, просто новизны места, никто не мог заснуть. Света ковырялась в телефоне, старшее поколение молча ворочалось в огромной постели, и молодая парочка нашла, чем заняться. Среди ночи Геннадий Аркадьевич встал по естественной надобности и, проходя мимо их комнаты, услышал шорох. На мгновение его глаза замаслились и на губах выступила хитрая ухмылка, однако молодые люди просто перешёптывались. Подслушивать чужие разговоры, тем более ночью у двери, крайне неэтично, но он не смог отказать себе в этом удовольствии.

– Не знаю. Я давно один, сразу после школы. Может, стоит чуток пожить с родными?

– Аркаш, а, может, наоборот, стоит подумать о собственной семье?

– Жень, у нас всё будет хорошо и гораздо раньше, чем ты надеешься. Ещё месяц, и ты свободная птица, надо только потерпеть, а там и лето, потом, если захочешь, пойдёшь доучиваться, это легко устроить.

– У тебя на лето какие-то особые планы?

– У меня да. А у тебя?

– Ну, не знаю, может быть…

– Достаточно того, что знаю я.

– Чего ты знаешь?

– А ты как думаешь?

– Я никак не думаю.

– А если напрячься?

– Зачем?

– Чтобы подумать.

– О чём?

– О важном.

– Не представляю, что ты имеешь в виду под «важным».

– Странно, почему надо доводить до последней черты? Чего смотришь?

– Я не смотрю.

– Смотришь. Видно, как твои глаза блестят в темноте. Я говорю о тебе и вообще о женщинах, именно русских женщинах. Иностранки более уверены в себе, ты уж мне поверь, я достаточно их знавал. Они никогда не доводят до предела. Вам же всегда надо быть полностью уверенными и ещё чуть-чуть, будто носите невообразимую драгоценность и боитесь продешевить.

– Зря ты так. У каждого из нас одна-единственная жизнь, и не хочется терять её просто так.

– То-то и оно. Ты даже не представляешь, какую мерзкую гадость сейчас сказала. Никто не покушается на твою жизнь, она всегда останется при тебе (а то, что ты боишься, что не останется, и есть главная проблема). Связь с другим человеком – это шанс сделать её счастливей, который из-за эгоистичного настроя можно упустить. Кстати, ты сама задумывалась, почему так скоро и естественно отождествила собственную жизнь с тем, с кем тебе предначертано быть? Не отвечаешь? А я тебе скажу. Дело в её содержании, в том, что её наполняет. Ты молода, красива, у тебя есть занятие, которое не просто по душе, но и способно прокормить, однако всё равно чего-то боишься, боишься связаться не с тем человеком, оступиться, сделать неисправимую ошибку, которая погубит твою жизнь. По сути, ты заведомо воспринимаешь то, что не относится к любви, как нечто второстепенное, бессознательно готова им пожертвовать, но отчаянно сопротивляешься своему выбору. А в итоге – паралич личной жизни.

– Не преувеличивай, я жила вполне благополучно, это ты меня добился.

– Не спорю. Только ты лишь подчеркнула мою правоты. А если бы не добился? Шанс на то, чтобы нам стать счастливыми, оказался упущен. И от чего? От страха жить, ошибиться там, где можно всё безболезненно исправить.

– Совсем не безболезненно.

– Ты намекаешь на избыток чувствительности? Пожалуй да. Но откуда она берётся?

– Ты оглянись, посмотри вокруг, сколько в мире жестокости, убожества и глупости.

– Философский вопрос. Стакан наполовину пуст или полон? Я всё вижу, даже учитывая то, что вырос в благополучной среде, но также я понимаю, что раньше было ещё хуже. Жизнь такая, какой её делаем мы.

– А я всего лишь скромная девушка, которой не под силу изменить мир, поэтому приходится приспосабливаться.

– Каждый что-то может.

– Вот я и пытаюсь выбирать тех, с кем связывать свою жизнь, и избегаю в ней зла.

– Так поступают все, дело лишь в степени. Нельзя доводить ни близких, ни всех остальных до последней черты, только чтобы удовлетворить собственный эгоизм. Они живут ровно таком же мире, что и ты, и хотят от жизни ровно того же.

Дальше Геннадий Аркадьевич не слушал, на цыпочках он поплёлся в конец коридора, в ванную комнату. Тихо закрыл за собой дверь, не включая света, приоткрыл узкое окно прямо под потолком и засмотрелся в него. Небо было чистым, веяло холдом, он не заметил, что озяб. Вдруг на чёрном небосклоне, слабо усеянном тусклыми звёздами, мелькнул падающий метеор. Безроднов не успел загадать желание, неожиданно он почувствовал себя плохо, голова закружилась, на грудь легла нестерпимая тяжесть, дыхание стало прерываться. Ранее Геннадий Аркадьевич не жаловался на здоровье, хоть время от времени получал неприятные сигналы, его нервный образ жизни сглаживался внутренней энергией и целеустремлённостью, однако сейчас он почувствовал, что не может справиться в одиночку. Еле доковыляв до спальни, переполошив успевшую задремать жену, он лёг в кровать, отвечая на её беспокойство лишь: «Потом, утром, ничего», – и прочее. Постепенно ему стало легче, но ни Геннадий, ни Оксана заснуть не смогли, встретив первый рассвет в новом роскошном доме в тревогах и ожидании, в растерянности и отчаянии, совершенно не обращая внимания на факт, которым вчера были заняты все их помыслы.

Детям и Жене они ничего не сказали, поспешно выпроводив их отсюда, хоть могли провести вместе ещё один выходной день. Геннадий Аркадьевич спустился только к окончанию завтрака и объяснил свой жалкий внешний вид тем, что плохо спал на новом месте. К врачу он обратился лишь в понедельник. Ничего серьёзно у него не нашли, однако после сердечного приступа рекомендовали покой, который он мог себе позволить. Неспешно занимаясь домом и садом, стареющий делец оказался в необычном положении, будто открыл для себя доселе неизвестную сторону жизни. Оказывается, можно существовать, никому ничего не доказывая, никуда не спеша, ни под кого не подстраиваясь, изо дня в день видеть те же лица, делать одно и то же, не ожидая осязаемого результата от собственных усилий, лишь наблюдать, как всё меняется, а решения находятся без твоего непосредственного участия. Геннадий Аркадьевич оглянулся вокруг только тогда, когда в его жизни произошло нечто трагическое, когда он