Но куда ушел король? Он сражался и умер за христианскую веру, даже под пытками отказался от нее отречься. Если Белый Христос мог кого-то спасти, то почему он не спас Эдмунда?

Король больше не держал в руках свой позвоночник. Казалось, он смотрит сверху, с места, находящегося гораздо дальше Хлидскьялва, откуда боги Асгарда с таким интересом следят за делами людей. У короля и мученика Эдмунда теперь другие интересы. Он ушел куда-то дальше.

— В начале было Слово, — проговорил он, и звуки падали, как крыльчатки ясеня на ветру. — И Слово было у Бога[11]. — Голос изменился. — Но Слово не было Богом. Слово создали люди. Библия, Заветы, Талмуд, Тора, хадит, Коран, комментарии. Все они придуманы людьми. И это люди превратили свои творения в Слово Божье.

«Труд ценится больше, чем пустые слова», — мысленно ответил Шеф, вспомнив английскую пословицу.

— Это верно. И поэтому ты можешь быть прощен. Сделанное тобой обесценивает слова, лишает их силы, как лишает власти тех, кем эти слова сказаны; они теперь простые смертные, обыкновенные люди. Та же сила и власть, что проистекает от веры, — она может остаться. Тот, кому угодно верить в христианское Спасение, в мусульманский Шариат, в Закон иудеев, по-прежнему свободен в своем выборе. Но он не вправе утверждать, что эти учения священны и неизменны.

Любое толкование может быть оспорено. Ты доказал это своему другу Торвину. Твоя подруга Свандис доказала это тебе. В Слове есть истина, но не единственная истина.

— Могу ли я верить твоим словам? — обратился Шеф к тающему силуэту. — Есть ли истина в моих видениях?

— Спроси Фармана, — донесся голос короля на высокой удаляющейся ноте. — Спроси Фармана.

«Фарман около кораблей, — подумал Шеф. — Около воды. Есть ли здесь вода?»

Солнце уже светило ему в скулу. Он попытался крикнуть охранявшим его рыцарям, чтобы дали воды или поскорее прикончили. Но вместо слов вырвался только хрип, как воронье карканье. Рыцари разговаривали, не слыша его.

— Если Бруно в этот раз не разобьет их, то будет разбит сам.

— Он победит.

— Итальянцы собираются, чтобы защищать своего антипапу.

Лающий смех.

— Итальяшки!

— Говорят, в море показался арабский флот…

— Греки его потопят. Где же твоя вера?

Молчание. Сомневающийся голос произнес:

— Хотел бы я, чтобы мы сражались вместе с императором.

— Мы здесь, чтобы охранять Грааль. И этого еретика.

— От кого? — буркнул скептик.

Шеф знал, что смерть близка, и жажда перестала его мучить. Чего он хочет? В последний раз увидеть Годиву? Нет, ей предстоит счастливая жизнь и счастливая смерть; она так же далека от него, как король Эдмунд. Тогда, может быть, он хочет увидеть ребенка, который был бы у них со Свандис? Если ребенок родится, такая мать сумеет его защитить. Шеф жалел, что ударил Квикку. Он был бы не прочь снова увидеть Дом Мудрости и все, что Удд успеет изобрести за предстоящее мирное лето.

Он увидел не Дом Мудрости, а его главу Фармана, жреца Фрейра. Странно. Шефу случалось встречать в снах других знакомых людей, но только один человек видел его, отвечал ему, словно в самом деле был там, и этим человеком был Фарман — в кузнице богов. И сейчас Фарман снова появился, чтобы настойчиво расспросить Шефа.

— Где ты?

— Я не знаю. В каком-то саду.

— Рим от тебя на востоке, — сказал Фарман. — Акведук на юге. Посмотри на тени.

Шеф открыл глаз, нашел тень от дерева, на котором он висел, сейчас уже довольно длинную. Будь у него проволока с костяшками, он бы сосчитал…

— Этого достаточно.

Нога соскользнула с крошечной перекладины, приделанной не из жалости, а ради продления страданий. Вес тела сместился на запястья и больную ногу. На этот раз боль не заставила очнуться — она милосердно опустила его ниже всех уровней сознания.

Император собирал оставшиеся у него войска у подножия лестницы, от которой его, обожженного, недавно увела свита. На этот раз стороны не прибегали к обману, не пытались застать врасплох. Сейчас это было похоже на любимую игру воинов. Двое садятся друг против друга, сцепляются руками, и каждый старается положить руку противника на стол. Побеждает сильнейший — или более волевой, если соперники равны по физическим данным. Когда воины пьяны, они вбивают гвозди, чтобы торчащее из стола острие прокололо кисть проигравшего. Это чрезвычайно стимулирует силу воли.

Именно так дела обстояли сейчас. Весь день циркулировали разнообразные слухи, часто поднималась паника: восстали итальянцы, с берега замечен арабский флот, король язычников улетел на своих волшебных крыльях, чтобы привести новую армию.

Все это не имело значения. Король язычников мертв или скоро будет мертв. От его армии к завтрашнему утру ничего не останется. После этого Бруно уйдет в горы, отступит до самой Германии, где можно собрать силы для нового похода. Но нынешнюю войну нельзя оставлять незаконченной, нельзя давать пищу для легенд о победе над императором.

После полудня Бранд чистил свои доспехи и размышлял. Большинство его уцелевших воинов превратились в простых зрителей из-за ранений или нехватки оружия и боеприпасов. Он рассчитывал, что войско противника находится в таком же состоянии. Та часть императорской армии, что находилась с внешней стороны городской стены, постоянно таяла — из-за дезертирства и оттого, что надежные отряды перемещались в город для каких-то неотложных задач. «В конце концов все дело решит стычка нескольких воинов, — подумал Бранд. — Может быть, только двоих».

Каким оружием сражаться — вот вопрос. Бранд не ожидал, что Бруно окажется так же стремителен, как Ивар, или так же силен, как он сам. Но император определенно ловчее, чем Стирр или сам Бранд, и сильнее, чем Ивар.

Великан решил не брать свой «Боевой тролль». В поединке с таким искусным мечником топор не даст преимуществ. Бранд взял меч у Гудмунда, повертел в руках и со вздохом вернул. Он решил полагаться на голую силу, которой превосходил любого человека. Холугаландский богатырь позаимствовал у английского коротышки алебарду и отпилил половину древка. Никто иной не смог бы управляться с таким массивным подобием топора одной рукой — это и будет преимуществом Бранда. С одной стороны лезвие, с другой — шип, впереди — острие, как наконечник копья. Бранд также отказался от своего щита, взял щит убитого товарища и, обкорнав его до половины диаметра, накрепко привязал к левому предплечью, так что кисть руки оставалась свободна. Поверх кольчуги он надел кожаную куртку с другого мертвеца, у нее на левой стороне слой кожи был двойным — хоть и пустяковая, но все же защита для той области, которая должна быть прикрыта нормальным щитом.