— Будь мужественным, — сказала я, хотя меня просто тошнило от страха. — Будь мужественным, Генрих. Мой отец однажды тоже попал в плен, а однажды его даже выслали за пределы королевства, и все же он так и остался королем Англии, великим королем, и умер на королевском ложе.

Взгляд Генриха был исполнен безнадежности.

— Я послал в Шотландию Томаса Хауарда, графа Суррея. Он воевал против меня при Босуорте, а потом я более трех лет продержал его в Тауэре. Неужели ты думаешь, что после этого он мог стать моим другом? Однако мне пришлось рискнуть и надеяться, что брак с твоей сестрой превратит его, по крайней мере, в моего надежного союзника. Ты вот сказала, что Добни из Сомерсетшира и будет симпатизировать своим соотечественникам. А я и не знал об этом. Я вообще почти никого из этих людей толком не знаю. И никто из них толком не знает меня. И не любит. Твой отец никогда не был так одинок, как я — особенно когда я наконец пришел к власти в этой совершенно чужой мне стране. Твой отец женился по любви, у него всегда было множество верных, искренне любящих его друзей и последователей. И, в отличие от меня, вокруг него всегда были люди, которым он мог полностью доверять!

* * *

Мы подготовили Тауэр к возможной осаде: выкатили пушки, постоянно поддерживали огонь в кострах, рядом с пушками горой сложили ядра. До нас доходили слухи, что мятежникам удалось собрать огромную армию, чуть ли не двадцать тысяч человек, и вся эта армия направляется к Лондону, постоянно увеличиваясь по пути. Такой армии вполне хватило бы и для завоевания всего королевства. Впрочем, лорд Добни вовремя прибыл на юг и сумел заблокировать Большую Западную Дорогу; мы надеялись, что он заставит мятежников повернуть назад, но он их даже не задержал. Мало того, кое-кто утверждал, что он приказал своим людям расступиться и пропустить армию бунтовщиков.

И вот теперь бунтовщики находились совсем близко от Лондона, и число их постоянно росло. Их возглавлял лорд Одли, но нам было известно, что и другие лорды присылают им оружие, деньги и людей. От Генриха я никаких вестей не получала, и мне приходилось верить сообщениям о том, что он спешно собирает войско, готовясь выступить против мятежников. Матери своей, впрочем, он тоже не написал ни словечка, хотя она целыми днями стояла на коленях в часовне и сутками напролет жгла свечи в соответствии с обетом, который дала во имя спасения сына.

Как-то ко мне заглянул мой старший сын Артур, которого мы тоже оставили вместе со всеми в Тауэре, подальше от опасности, и спросил:

— А что, отец сейчас преграждает путь мятежникам?

— Да, конечно, — ответила я, хотя отнюдь не была в этом уверена.

Мой кузен Эдвард, по-прежнему не выходивший за пределы своей комнаты, тоже наверняка слышал и топот множества ног в коридорах и на лестницах, и громогласные команды, и смену караула через каждые четыре часа. Мэгги, которая сейчас жила вместе с нами, поскольку ее муж вместе с Генрихом отправился на войну, была единственной среди нас, кому разрешалось видеться с Эдвардом.

— Тедди совершенно спокоен, — рассказывала она, — только поинтересовался, почему все мы здесь. Он уже понял, что все семейство сейчас в Тауэре, и догадался, почему вокруг столько шума. Когда я сказала, что на Лондон движется армия мятежников из Корнуолла, он… — Мэгги не договорила, опасливо прижав пальцы к губам.

— Что он? — спросила я. — Что он сказал?

— Он сказал, что в Лондон им идти, собственно, почти незачем, потому что это на редкость скучное место и совершенно пустынное. Что кто-нибудь непременно должен объяснить этим людям, что в Лондоне совсем никого нет и делать им тут нечего. И еще раз повторил: Лондон — город совершенно пустынный, и здесь очень одиноко.

Я пришла в ужас.

— Мэгги, он что, теряет рассудок?

Она покачала головой.

— Нет, я уверена, что нет! Просто он столько времени провел в одиночестве, что почти уже и разговаривать разучился. Он похож на ребенка, которого лишили детства. Ах, Элизабет… я так его подвела! Я так ужасно его подвела!

Я обняла ее, но она отвернулась, отстранилась от меня и склонилась в реверансе.

— Позволь мне пойти к себе и умыться, — сказала она. — Я не могу спокойно говорить о брате. Мне даже думать о нем невыносимо тяжело. Я сменила фамилию, я, можно сказать, отреклась от своей семьи, я бросила его! Да-да, я ухватилась за свою личную свободу, а его бросила в Тауэре, и он сидит там, точно птичка в клетке, точно маленькая ослепшая певчая пташка…

— Ничего, когда все это закончится…

— Когда все это закончится, будет только хуже! — страстно воскликнула Мэгги. — Мы столько времени тщетно ждали, что король наконец-то почувствует себя на троне в полной безопасности, но он никогда не почувствует себя в безопасности. Когда все это закончится, даже если мы одержим над мятежниками победу, Генрих все еще будет вынужден противостоять на севере шотландцам, возглавляемым «этим мальчишкой». Враги у нашего короля появляются один за другим, а вот друзей у него не появляется вовсе. Каждый год ему приходится бороться с очередным врагом, и он никогда не чувствует себя в полной или хотя бы относительной безопасности, а потому никогда моего брата и не освободит. Ему все время кажется, что, пока он на троне, ему со всех сторон грозит опасность.

Я в шутку слегка шлепнула рукой по ее дрожащим губам.

— Тише, Мэгги, успокойся. Ты же знаешь, не стоит так говорить.

Мэгги поклонилась и быстро вышла из комнаты. Я ее не задерживала, прекрасно понимая, что она сказала чистую правду: война с плохо вооруженными и совершенно отчаявшимися людьми с запада, война на севере с шотландцами, сопротивление мощному повстанческому движению в Ирландии, неизбежный конфликт Генриха с «этим мальчишкой» — все это принесет нам лето, полное кровопролитий, и осень, полную страшных подсчетов и расплат. Никто не может сейчас сказать, по скольким счетам нам тогда придется платить, кто станет судьей, кто — победителем, а кто — побежденным.

* * *

Паника началась на рассвете. Я услышала крики гвардейских командиров и топот множества бегущих ног. Потом прозвучал сторожевой набат, и ему разом откликнулись все колокола лондонского Сити, а затем и других районов столицы. Казалось, все колокола Англии зазвучали одновременно, отвечая на этот сигнал тревоги. Выяснилось, что армия Корнуолла подошла к стенам города, и теперь бунтовщики требуют уже не просто отмены грабительских налогов, но роспуска королевского совета — «всех этих обманщиков» — и низвержения короля Тюдора.

Леди Маргарет вышла из часовни, моргая глазами, точно вспугнутая сова; она с изумлением увидела в небе разгорающуюся зарю, услышала встревоженный рев людей внутри Белой башни, потом заметила у входа в башню меня и поспешила через лужайку мне навстречу.

— Ты обязана оставаться здесь! — ни с того ни с сего заявила она. — Тебе так приказано, вот и подчиняйся приказу короля ради своей же собственной безопасности! Генрих запретил тебе выезжать за ворота. И ты, и дети должны оставаться за стенами крепости!