но он был не один. Анжей неуклюже ставил цветы в огромную и какую-то несуразную вазу, почти такую же, как и сам Анжей с букетом цветов в руках.

— Тебе не идут цветы, Анжей. — Я сказала это вслух, но получилось шепотом.

Анжей улыбнулся в ответ, и мне стало тепло и уютно от его улыбки:

— Я знаю, миледи. Это не мои цветы, их прислали ваши гвардейцы, и Доку не удастся выставить меня наружу вместе с ними, как бы ему этого не хотелось! — Глаза Анжея лучились от внутреннего света, но он пытался сохранить серьезное лицо.

Ему удалось водрузить цветы в воду, и он осторожно подошел ко мне, несмотря на недовольство Дока.

— Мои люди… Как они? — Я продолжала шептать, хотя изо всех сил пыталась говорить громко.

— Они в порядке. Милорд лично говорил с ними перед тем, как объясниться с вами.

— Значит, они все видели… — Мое самолюбие почувствовало неприятный дискомфорт.

— У них не было выбора, — Анжей кивнул мне, — как и у меня…

— Думаю, тебе пора, Анжей! — Док решительно прервал наш диалог и выпроводил его за дверь со словами, смысл которых означал, что следующего посетителя он встретит с оружием в руках.

— Нужно сменить повязку и принять ванну! — Док вернулся с огромным синим блюдом с горячей водой и полотенцем в руках.

— Принять ванну, выпить чашечку чая и перевернуться на спину. У меня все тело ломит! — Я готова была отдать очень многое за все вышеперечисленное, но понимала, что хочу слишком многого.

Док смочил полотенце и осторожно протер мои руки и ноги, а затем запустил на мою спину новую партию пушистых червячков. Меня лихорадило, и это не ушло от его внимания.

— Вы очень слабы, миледи. Ваше тело реагирует на болезнь, но я могу это контролировать.

Док был совершенно прав — температура моего тела явно повышалась, и слабость нарастала по экспоненте. Тяжелее всего было переносить тупую боль в шее, плечах и пояснице из-за неудобного положения и невозможности его поменять. Я уткнулась в мягкую подушку и постаралась думать о чем-нибудь еще, кроме нарастающей головной боли.

Постепенно подкралось какое-то забытье — не сон, а именно забытье, где тонкая грань все же разделяет реальный и нереальный миры. Было так легко уходить в манящую пустоту и так трудно возвращаться из нее…

А потом пришел сон — глубокий и без сновидений. Когда он закончился, и я открыла глаза, солнечный свет ослепил меня. Огромное окно было открыто, и вся комната купалась в лучах утреннего солнца, а из окна доносились звуки проснувшейся заставы. Звуки жизни.

Я почувствовала себя живой, словно болезнь ушла, оставив невыразимое чувство облегчения и невесомости. Я лежала, обняв подушку, и смотрела, как цветы принимают солнечные ванны.

А еще я смотрела на синее небо и облака, чувствуя, как их бесконечная пустота вторгается в мой разум и похищает мою душу, покидающую тело вслед за пришедшим издалека зовом Алекса. Мое сознание парило в воздухе вместе с ним, и чувства Алекса соединялись с моими чувствами, словно мы стали единым целым. Я ощущала, как сквозь его перья струится холодный воздух и как растворяются в нем все тяжелые мысли и сомнения, оставляя лишь чистый восторг и наслаждение. Крик Алекса замер в моем горле, а мои мышцы напряглись в тщетной попытке оторвать мое тело от земли.

Я почти ответила Алексу, но тут дверь комнаты открылась, переключая все мое внимание с бескрайнего неба на вошедшие в комнату черные и блестящие сапоги. А затем я увидела сэра Гаа Рона и вдруг обрадовалась в глубине души тому, что он жив и чувствует себя хорошо.

— Миледи, — он поклонился мне и продолжил: — Доктор полагал нежелательным мой визит, но я не мог не зайти! — Он остановился возле столика, где стояли цветы, и коснулся нежных лепестков, не переставая смотреть на меня.

Затем наклонился над ними, как будто пытался уловить их запах, и несколько неуверенно произнес:

— Выглядите немного усталой…

Я фыркнула в ответ и вернула ему сказанные им фразы:

— А вы совершенно здоровым. Как ни велико мое желание поменяться с вами местами, я этому рада! — Наплевав на запреты Дока, я подтянулась к подушке, слегка привстала и вытянула руки, перенося на них вес собственного тела.

— Я пришел выразить свои сожаления, миледи. И я знаю, что остался жить благодаря вам… — Он хотел продолжить, но вдруг запнулся и замолчал на середине фразы.

И тогда я помогла ему:

— Я беспокоилась…

Еще совсем недавно я беспокоилась за его жизнь и здоровье. И не просто беспокоилась, а подставила вместо его шкуры свою собственную. И мне самой было не по себе от собственного поступка, словно часть меня не принадлежала ни моему разуму, ни инстинкту самосохранения. Мой здравый смысл утратил свое значение в собственных глазах. Что уж говорить о сэре Гаа Роне. Я ощущала себя человеком, пожертвовавшим слишком многим ради цели, не стоившей такой жертвы.

Пережитая боль породила чувство потери чего-то очень важного для меня, что невозможно было восполнить простыми извинениями или осознанием необходимости свершившегося. Если я исполнила свой долг и спасла сэра Гаа Рона от неминуемой смерти из любви к жизни вообще, то почему эта любовь не распространяется на мою собственную жизнь?

Сэр Гаа Рон ответил мне, возможно, слишком искренне для человека его положения:

— Я не могу объяснить самому себе, почему вы не сказали милорду правды. Я даже не знаю, что чувствую по отношению к вам…

Он выглядел так, словно заблудился в сумрачном лесу под проливным дождем, падающим с небес. И я понимала его, потому что так и не нашла себя во мраке боли и страданий, к которым привела меня моя собственная жизнь и мой выбор.

— Я сама потерялась среди событий последних дней, словно в ночном лесу вашей прежней родины, сэр Гаа Рон. Я и сейчас блуждаю в нем, не понимая, почему совершаю те или иные поступки. В глубине души я даже не уверена в том, что вы хотели убить меня. Я думаю, вы пытались забрать душу Шэрджи — душу своего отца.

Сэр Гаа Рон кивнул мне:

— Я пытался забрать вашу силу, но я подозревал, что это убьет вас…

— Намерение для меня важнее, чем действия, применительно к данной ситуации, сэр Гаа Рон. Туман в моей голове и боль в моем теле рождены благодаря мне самой… Не вам… И ваша благодарность не имеет значения.

Цветок в его руках хрустнул и повис головкой вниз на безжалостно сломанном стебельке. Сэр