– Мне боги на Шамахан указали – мне и править в нем, пока время за кромку не откинет!

– Значит, силой…

– Значит, так…

Что же, прямо теперь драться начнут? Не мог я представить волховку с мечом в руке. Она, небось, и не удержит его. Да и Чужак с мечом – зрелище забавное… Как же будут поединничать? Неужто колдовской силой?

Эрик хрипло застонал, перекатываясь на бок, но так и не придя в себя.

Волховка лихо скакнула к нему, даже о Чужаке забыла:

– Ньяр?!

И завопила, не раздумывая:

– Убить! За кромку спихнуть до времени – в Мореновы спутники!

«Эрик – твоя забота», – так сказал волх. Я заслонил собой ньяра:

– Мало чести убивать хворого… Не ведал, что ты так слаба да боязлива – не можешь со здоровым врагом схватиться. Видать, верно говорят, будто ньяр любого волха вмиг завалит…

Опять лгу? Хорошо хоть – не напрасно… Княгиня вскинулась:

– Как смеешь такое обо мне говорить?!

– А что же мне еще сказать? Что вижу, то и говорю, – честно признался я.

Хорошо, что честно… Радужные огни уставились на меня, тонкими холодными змейками вползли в душу, закопошились там, ложь выискивая. Не нашли…

Волханка успокоилась:

– Вижу – не врешь… Знать, впрямь считаешь – не осилить мне ньяра, коли здоров он будет?

– Верно.

Раззадорь бабу – гору свернет, обо всем на свете забудет. А волховку мое недоверие за живое задело. Не волхский оказался гонор у нее – обычный, бабий…

– Станешь ли ты дожидать, брат, коли попрошу о том? – развернулась к волху.

Тот кивнул. Конечно, еще бы ему не ждать! Я давно приметил – он драк и смертей не любит.

– Не обессудь, брат. – Поганая злая улыбка скользнула по ее припухлым губам. – Придется тебе с ньяром в темнице посидеть да полечить его… Сам ведаешь – нет лекаря лучше волха.

Чужак опять кивнул. Главное – подольше бы лечил он ньяра, а там, глядишь, и удача какая подвернется по случаю… Боги над всеми судьбами властвуют – им решать, кому жить, а кому в землю ложиться.

Двое дюжих воев ловко подтащили к неподвижному Эрику толстую шкуру, уложили его, потянули в небольшой шатер. Чужак подбросил на плече суму, двинулся за ними. Даже на пороге не обернулся, чтобы на меня глянуть… Зато волховка смотрела шибко пристально. Казалось, гладит глазами кожу сквозь одежду, заползает взором в самые сокровенные места. И приятно становилось от ее взгляда, и муторно. Так бывает, когда медовухи перепьешь – сладка она, а не в радость уж…

– Как звать тебя, ведогон? – Бархатом голосок обволакивал. Хитра… Лаской хочет взять… Зачем только? Может, меня одурманив, меня же и с волхом в поединке столкнет? Не самой же ей драться в конце концов! Хитра лисица, да не на того петуха напала! А лучше все же притвориться, будто поддался я ее чарам. Она проверять не станет – уверена, небось, как все бабы, что супротив нее ни один мужик не устоит.

– Олегом кличут, милостивая Княгиня.

– Имя у тебя, ведогон, странное, красивое. По нраву ты мне. – Она сладко улыбнулась и вдруг, обернувшись к воям, резко рявкнула:

– Он – мой гость!

Вновь огладила меня нежностью:

– Только поклянись, ведогон, что сбегать и зла мне причинять не думаешь…

Не думаю… Не думаю… Не думаю… Красива она… Умна… Мне б такую госпожу на всю жизнь…

Слабо я своим убеждениям верил, а все же решился:

– Клянусь в том!

Вновь закопошились изворотливые змейки, в моей душе кривду выискивая.

Я смотрел на Княгиню, силился представить ее бабой обычной с шитьем в руках иль у люльки дитячьей. Привычней так было…

А ведь и впрямь красива она… Любому мужику – награда лучшая…

– Пойдем, Олег. – Отпустили змеи.

Любому награда, да не мне… Есть у меня Беляна, есть ребенок, еще не народившийся, есть изба в Новом Городе и планы великие, кои лишь Рюрику под силу замыслить было… Недолго волховке надо мной властвовать… Ой, недолго…

Неулыба своей неприязни к урманам не утратила – косилась на Оттара так, будто это он много лет назад ее в полоне рабой держал.

Глядела хмуро, но кормила-поила, как положено, – худшей беды нет, чем гостя прогнать… Недолго, однако, терпела – едва наелись, поскорей все со стола смела и заявила:

– Бабий разговор не для ушей воя!

Да так на Оттара поглядела, что того ноги сами из избы вынесли.

А на меня тепло глянула, нежно почти:

– Где же, древлянка, муж твой? Да не отвечай – сама знаю – далеко он…

Коли хотела она меня удивить – так лучшего способа и придумать не могла. Я полагала – долгий у нас будет разговор, с расспросами, а выходило, что она больше моего ведала… Хотя, что ведала? Вести да слухи нелепые, что быстрей тараканов по углам расползаются, иль правду, от меня сокрытую? Олег не раз говаривал – незнаемого человека напрямую не шибко расспросишь, а коли зацепить его за живое – сам он всю правду выложит… У знахарки, коли есть в душе частица нетронутая, то это Васса… О ней и речь заводить придется…

– А знаешь ли, что пропала Васса, а он ее искать пошел?

Горбунья не удивилась ни чуточки. Сцепила на животе мягкие морщинистые руки, зыркнула на меня:

– Я многое знаю. Об Эрике, о болотниках, о муже твоем. И о волхе, что ведет их…

Хоть она о волхе вспомнила! Когда уходили из Ладоги, думала я: Меслав по-стариковски обиделся на сына – с Чужаком не всякий уживется – прогнал его с глаз долой и забыть решил, а после по-настоящему всполошилась. Дорога к избенке Неулыбиной долгой казалась – не вынесла я молчания и заговорила с Оттаром о Княжиче.

– Ты о каком Княжиче? – спросил он, неспешным широким шагом скользя позади меня. – Об Игоре, сыне Рюриковом?

– Нет, о Ладожском Княжиче. Меслава сыне…

Я приостановилась, ожидая ответа, повернулась к урманину.

– Ни разу о сыне Меслава не слыхал. Не ведал даже, что есть у него сын, – честно глядя мне в глаза, заявил он. – Да и Рюрик говорил, будто после смерти Меслава Ладога бесхозной останется…

Меня от его слов шатнуло – чуть не упала в снег и не завыла от отчаяния.

Как мог Оттар о Чужаке не слышать?! Сколько раз при нем Княжича Ладожского поминали и дивились, как он на болотах никем не узнанный жил, как лицо прятал, чтоб ненароком сходство с отцом не выдало! И болотники, и Олег, и даже Эрик о Чужаке говорили! Только ньяр Чужака не по имени звал – волхом именовал.

Но оказалось, про волха Оттар тоже слышал впервые. Он даже коситься на меня начал опасливо – не свихнулась ли баба беременная от дороги дальней? Заметив его озабоченное лицо, я расспрашивать перестала и сама засомневалась вдруг – а был ли Чужак? Не придумала ли его себе в тот миг, когда на плечи белые варяжская плеть опускалась да плоть на куски рвала? Не измыслила ли себе защитника надежного, такого, чтоб всегда от бед спасал? Образ волха расплывчатым показался, будто лик Пастеня, неясной тенью на стенах клети промелькнувшего. Как ни силилась, не могла упомнить лицо волха. Даже глаз его не помнила – только блики ясные, радужные, будто солнцем оброненные…