— Спасибо, Они. А как ею играют?

— Не знаю. И наливку по таким мелочам, извини, пить не буду. Крестная говорит — язычество и грех. Сестра проснется, сама у нее и спросишь…

И убежала. Так что обиды на Немайн не было. Была обида вообще. Вселенская. Сиан как раз раздумывала, просто грустить или поплакать, когда в дверь поскреблись. Тихонько и немного жалобно. Угрозы в этом слышно не было.

— Кто там? — спросила Сиан, как родители учили. То есть — разговаривать ласково, но дверь не открывать.

В дверь поскребли еще раз и подвыли чуть-чуть. Высоким голосом, знакомым.

— Майни? Это ты?

— У-у-у-о, — согласно. И царап-царап.

— Майни, ты правда озверела?

— У-у-у-а, — печально. Царапанье стало неуверенным.

— Майни, мне велели тебя не пускать.

— У-у-у-и, — жалобно. И тихие шаги — прочь.

Сиан не выдержала. Оттянула засов, открыла дверь. Сида странно упругой походкой, слегка выгнув спину уходила по коридору. Показалось, сзади широкий пушистый хвост покачивается. Со следующим ударом сердца оказалось — никакого хвоста. Просто складка на юбке.

— Майни, не уходи.

Немайн медленно, сверху вниз, развернулась — сначала голова, потом туловище, потом, прыжком, ноги. Одежка в крови, из уголка рта стекает. Мама что-то такое рассказывала — у Майни кровь уже шла и носом, и ртом, и всяко… На руках сын.

— Тебе плохо? Сейчас до постели доведу, позову, сбегаю. Сейчас-сейчас…

От самки-подростка — изнутри всплыло: родная — правильно пахло. Прямой взгляд в лицо. Та, что надо! Что делать с ней, непонятно — чувство неправильного отпустило, чувство правильного молчит. Но место, в котором она сидит, отличное, сухое и достаточно темное. А внутри много теплого и мягкого! Почему-то двумя половинками. Инстинкт говорит — неправильно. Но поправимо, половинки легко сдвинулись вместе. А подстилка хорошая. Можно свернуться калачиком вокруг детеныша. И заснуть. Сытый организм напоминал — пора отдохнуть, пусть желудок работает. Та, что показала славное место, забеспокоилась, попыталась убежать. Глупая, зря, все хорошо. Сида успела ухватить ее рукой. Успокаивающе поворчала. Та вроде поняла, села рядом. Могла и прилечь, места снаружи осталось достаточно. Ухо! Чешет за ухом. Приятно. Погладить руку. Глаза слипаются. Снаружи снова дождь. Осень. Много отъевшейся за лето добычи. С утра займемся. Той, что за ухом чешет, надо бы побольше вкусного выделить. Шариков тех мясных, вкусных, или вот гладкого, которое в воде с запахом травы плавало. Той, что кормила, — побольше. А той, которая защищала маленького, — надо бы и лучшее. Вот только она главная, делить ей. Решение: проследить, чтоб себя не обидела.

Спать помешали. Хлопнули дверью… Поднять голову, зевок вышел непроизвольно. А, свои. Можно спать. Сквозь дрему непонятное, успокаивающее, баюкающее ворчание.

Эгиль ходит за Немайн — на расстоянии. Вежливой тенью. Вот и к Сиан пришел. Так и застал — Немайн калачиком вокруг маленького, а Сиан ей уши мнет. А сида довольно урчит.

— Все хорошо, я вижу, — разъяснил себе очевидное, — но я вам составлю компанию. Никто не против?

— Ур-ру? — сонно.

— Составь. А как ты папу с мамой уговорил, чтобы Майни под замок не сажать?

— А истории им рассказал. Такие, которые частью сам видел, частью по следам разобрал. Не сам, а хорошие охотники — при мне.

— Расскажи и мне.

— Отчего не рассказать? — Эгиль набрался храбрости и погладил по голове ту, которая сейчас была росомахой. Сида проснулась, приподняла голову, потерлась о руку щекой. Оборотень не зверь — тело остается человеческим, а вот душа… Ясные серые глаза. Умные — но немые. До завтра. В книге написано — она ничего не вспомнит… Немайн намерилась спать снова, а Эгиль завел неторопливый охотничий сказ. Не совсем тот, что родителям. Без некоторых подробностей. — Начать с того, что запереть росомаху нельзя. Можно убить или покалечить. Но любой запор или узел ей уступит. А нет — выйдет через пол, потолок. Или сквозь стену! Но выйдет. А потом… Если росомаха на кого-то сердита всерьез, шансов у него нет. Затравит. При этом, если зверя не обидеть смертельно, нападать не станет. Если огорчить слегка… Разгром в доме, как если бы его брали штурмом. Росомаха вообще зверь очень домовитый. Оттого и в человеческих жилищах хорошо разбирается. Был случай. Повадилась у одного охотника росомашка добычу из силков таскать. Любимое ее занятие, замечу. Ну тот в восторг не пришел, хотя зверюга ему попалась правильная — брала каждую десятую птицу, и точка. Дань за то, что на ее земле охотится. Охотник пожадничал. Не столько даже добычи, сколько самих ловушек. Лапы у росомахи знаете какие. А уж когти… Так что, открыв ловушку, она ее, понятно, ломала. Причем приманку никогда не жрала, ни-ни. Соображала, когда нужно прийти за крупненьким.

А охотник наш спать уже не мог, с открытыми глазами ночевал, и в глазах у него стояли серебряные марки, недополученные за куниц и соболей. Решил росомаху извести. Ну она это не сразу поняла. Сначала хотел он извести ее ядом — чтобы шкуру не испортить. Достал из ловушки куницу, не пожалел, брюхо распорол, гадости, по случаю у волхва прикупленной, насовал туда и принялся ждать, когда за сотню маленьких шкурок зверюга расплатится одной здоровой. Дождался он только того, что куница та совсем заледенела — а зимы в Норвегии, как я говорил, суровые. Снег выпадает и лежит. А не как тут.

Понял, не будет росомаха жрать отраву. Тогда решил ее заохотить сам — с луком, с рогатиной. И с большой собакой. С маленькой нет смысла. Кроме как от собаки избавиться, так на то более простые способы есть. Забыл, что по сути своей росомаха есть очень большой хорь. И получила его псина копчиком в кадык. Точнее, вонючую струю в нос. Сам он росомаху в тот раз и не увидел, только услышал как собака ноет, поспешил — а та, скуля, навстречу, да носом в штаны. В общем, штаны выбросить пришлось. А от собаки попахивало потом долго. А без собаки искать в лесу росомаху… Можно. Возле своих ловушек. Но ловушек много, человек еле-еле их обходить успевает. А росомаха успеет три раза — да у нее и другие дела есть, ей-то серебром за шкурки не платят. Ну а и встретятся у одной ловушки, так что? Эту шкурку росомаха охотнику оставит, а сама бочком, бочком — и к следующей. Бегает-то быстрее человека! А эта бегала и быстрее лошади.

Сиан припомнила сказки Анны о Махе. Которая приходилась Немайн — ой, забыла! — внучатой племянницей. А Мабону дочерью. Которая бегала быстрее лошадей — да вот беда, ее заставили бежать беременной. И все из-за дурацких ирландских обычаев и похвальбы мужа… А Эгиль продолжал:

— Вот только есть такая штука, как воля богов. Везением и не назовешь. Встретились они. Росомаха как раз убирала попавшую в ловушку рысь. Добыча большая, бросить жалко. А пришлось, как стрела над головой свистнула. Вот тогда до росомахи и дошло, что на нее охотник затаил. Что убить хочет — не поняла еще. Решила, что гадости делает, с угодий желает выжить. Ну тут — кто кого!