Доклад, который комиссия по расследованию в январе 1991 года передала в Совет министров СССР, полностью противоречил подготовленной для МАГАТЭ в 1986 году версии Легасова о тонком и сложном оборудовании, взорванном беспечными операторами, нарушавшими важнейшие правила безопасности. Новая информация не могла полностью оправдать Дятлова, который настаивал на том, что персонал станции не имел никакого отношения к аварии, а в судьбоносный момент развития событий, когда Леонид Топтунов поднял мощность реактора с нуля, чтобы провести испытания выбега, его, Дятлова, даже не было на щите управления. Однако авторы доклада прямо заявили, что, хотя действия операторов внесли свой вклад в случившееся, их не следует считать ответственными за бедствие, готовившееся десятилетиями.

В мае 1991 года, когда доклад еще рассматривался бюро по топливно-энергетическому комплексу Совета министров, один из его главных авторов, бывший главный инженер ЧАЭС Николай Штейнберг, обнародовал собранные данные на Первом Международном конгрессе «Мир, прогресс, права человека», который проводил московский Сахаровский центр[1506]. Он заявил делегатам, что причины чернобыльского бедствия лежат в уникальном для СССР сочетании «научных, технологических, социально-экономических и человеческих факторов»[1507]. Советская ядерная отрасль, которой недоставало элементарной культуры безопасности, надеялась на операторов, обязанных выполнять свою работу днем и ночью с точностью роботов – при постоянных требованиях соблюдать сроки и «перевыполнять план», что делало практически неизбежным пренебрежение правилами безопасности. Он сообщил, что Дятлов и ныне покойные операторы привели реактор № 4 в нестабильное состояние, но только по причине жесткого требования к ним завершить испытания турбогенератора.

«В этих обстоятельствах, – сказал Штейнберг, – операторы и начальники приняли решение, которое, по всей вероятности, предопределило последовавшую аварию»[1508]. Но никто не мог знать этого наверняка, поскольку операторы 5-й смены так и не определили, можно ли остановить реактор после начала испытаний без риска бедствия. Хотя Дятлов, начальник смены Акимов и старший инженер управления реактором Топтунов нарушили некоторые руководства по эксплуатации, они не знали о смертельно опасной недоработке РБМК-1000, из-за которой опускание стержней управления, вместо остановки реактора в конце испытаний, могло вызвать неуправляемую цепную реакцию.

Все исследователи, составившие доклад, теперь соглашались, что роковой всплеск мощности, который уничтожил реактор, начался с опускания стержней в активную зону. «Таким образом, чернобыльская авария следовала стандартному образцу для наиболее серьезных аварий в мире. Все начинается с накапливания мелких нарушений правил… Они формируют набор нежелательных состояний и событий, которые, взятые по отдельности, не кажутся особенно опасными, но потом случается инициирующее событие, которым в этом конкретном случае были субъективные действия персонала, позволившие реализоваться потенциально разрушительным и опасным качествам реактора»[1509].

Штейнберг признавал, что причины аварии шли от тех, кто разрабатывал реактор, и от закрытой, не контролируемой снаружи бюрократии, которая позволила ввести его в эксплуатацию. Но он заключил, что возлагать вину далее не конструктивно – «ни на тех, кто повесил ружье не стену, зная, что оно заряжено, ни на тех, кто, не желая того, нажал на курок»[1510].

Однако бароны атомной отрасли жаждали правды не больше, чем пять лет назад[1511]. Куратор атомной отрасли в Кремле не принял данные доклада Штейнберга, назначив новое расследование и новую комиссию, в этот раз составленную из тех же людей, которые писали доклад конференции в Вене в 1986 году. Под давлением разработчиков реактора из НИКИЭТ стрелка компаса их обвинений снова стала склоняться к операторам. Два члена комиссии, назначенные из государственного надзорного органа, в знак протеста заявили об отставке, а их начальник отказался подписывать новый документ. Вопрос оставался нерешенным, когда в августе 1991 года Ельцин и Горбачев столкнулись с организаторами реакционного государственного переворота и СССР начал свое окончательное скольжение в небытие.

Только на следующий год, когда Госпроматомнадзор СССР был распущен, выявленные данные опубликовали в виде приложения к обновленной версии доклада МАГАТЭ по аварии в Чернобыле. Пытаясь устранить неточности их выводов 1986 года, основываясь на том, что они называли «новой информацией», эксперты МАГАТЭ наконец раскрыли истинные масштабы технического сокрытия причин бедствия: долгая история предыдущих аварий на РБМК, опасная конструкция реактора, его нестабильность и то, как его операторов дезинформировали о его поведении[1512]. В докладе подробно описывались проблемы положительного парового коэффициента и фатальные последствия концевого эффекта стержней управления.

Хотя комиссия МАГАТЭ продолжала считать поведение операторов Чернобыля «во многих отношениях… неудовлетворительным», она признала, что главные причины самого страшного ядерного бедствия в истории нужно искать не в людях на щите управления 4-го энергоблока, а в конструкции реактора РБМК[1513]. Шесть лет спустя с похорон на кладбище в Митино доклад, наконец, в какой-то мере реабилитировал репутацию Александра Акимова, Леонида Топтунова и других операторов, умерших в больнице № 6. Однако чрезмерные технические подробности переписанного доклада привлекли мало внимания вне круга специалистов[1514]. В Киеве бывший заместитель главного инженера Дятлов в одиночку вел борьбу в прессе за оправдание вплоть до своей смерти в декабре 1995 года в возрасте 64 лет от рака костного мозга[1515]. В 2008 году, спустя более двух десятилетий после аварии, Акимов и Топтунов вместе с 12 другими инженерами, электриками и машинистами из числа сотрудников станции, наконец получили признание своего героизма, когда президент Виктор Янукович посмертно наградил каждого из них украинским орденом «За отвагу» 3-й степени[1516].