После Кингс-Бенча хотел я видеть заключенных другого роду – пришел к огромному замку, к большим воротам – и глаза мои, при входе, остановились на двух статуях, который весьма живо представляют безумие печальное и свирепое… «Это Бедлам!»[372] скажете вы, и не ошибетесь. Надлежало сыскать надзирателя, который из учтивости сам пошел с нами. Предлинные галлереи разделены железною решеткою: на одной стороне женщины, на другой мущины. В коридоре окружили нас первыя, рассматривали с великим вниманием, начинали говорить между собою сперва тихо, потом громче и громче, и наконец так закричали, что надобно было зажать уши… Порядок в доме, чистота, услуга и присмотр за нещастными достойны удивления. Между комнатами сделаны бани, теплыя и холодныя, которыми Медики лечат их. Многие выздоравливают; и при выпуске каждый получает безденежно нужныя лекарства для укрепления души и тела…

Лондон, Июля… 1790.

Биржа и Королевское Общество

Англичанин царствует в Парламенте и на Бирже; в первом дает он законы самому себе, а на второй целому торговому миру.

Лондонская Биржа[373] есть огромное, четвероугольное здание, с высокою башнею (на которой, вместо флюгера, видите изображение сверчка) с колоннадами, портиками и с величественными аркадами над входом. Вошедши во внутренность, прежде всего встречаете глазами статую Карла II, на высоком мраморном подножии, и читаете в надписи самую грубую лесть и ложь: отцу отечества, лучшему из Королей, утехе рода человеческого, и проч. Кругом везде Амуры, не без смысла тут поставленные: известно, что Карл II любил любить. Стоя на этом месте куда ни взглянете, видите галлерею, где, под аркадами, собираются купцы, всякой день в 11 часов, и ходя взад и вперед, делают свои дела до трех. Тут человек человеку даром не скажет слова, даром не пожмет руки. Когда говорят, то идет торг; когда схватятся руками, то дело решено, и кораблю плыть в Новый Йорк или за Мыс Доброй Надежды. Людей множество, но тихо; крутом жужжат, а не слышно громкого слова. На стенах прибиты известия о кораблях, пришедших или отходящих; можете плыть, куда только вздумаете: в Малабар, в Китай, в Нутка-Соунд, в Архангельск. Капитан всегда на бирже; уговоритесь – и Бог с вами! – Тут славный Лойдов кофейный дом[374], где собираются Лондонские страховщики, и куда стекаются новости из всех земель и частей света; тут лежит большая книга, в которую оне вписываются для любопытных, и которая служит магазином для здешних журналистов. – Подле Биржи множество кофейных домов, где купцы завтракают и пишут. Господин С*[375] ввел меня в один из них – представьте же себе мое удивление: все люди заговорили со мною по-Руски! Мне казалось, что я движением какого нибудь волшебного прутика перенесен в мое отечество. Открылось; что в этом доме собираются купцы, торгующие с Россиею; все они живали в Петербурге, знают язык наш, я по своему приласкали меня.

Нынешний же день был я в Королевском Обществе[376]. Г. Пар**, Член его, ввел меня в это славное ученое собрание. С нами пришел еще молодой Шведской Барон Сил, человек умный и приятный. Входя в залу собрания, он взял меня за руку и сказал с улыбкою: «Здесь мы друзья, государь мой*; храм Наук есть храм мира». Я засмеялся, и мы обнялись по-братски; а Г. Пар* закричал: «браво! браво!» Между тем Англичане, которые никогда не обнимаются, смотрели на нас с удивлением: им странно казалось, что два человека пришли в ученое собрание целоваться!.. Профаны! вы не разумели нашей Мистики; вы не знали, что мы подали хороший пример воюющим державам, и что по тайной симпатии действий оне скоро ему последуют!

В большой зале увидели мы большой стол, покрытый книгами и бумагами; за столом, на бархатных креслах, сидел Президент, Г. Банкс[377], в шляпе; перед ним лежал золотой скипетр, в знак того, что просвещенный ум есть царь земли. Секретари читали переписку, по большой части с Французскими Учеными. Г. Банкс всякой раз снимая шляпу и говорил: «изъявим такому-то Господину благодарность нашу за его подарок!» – Он сказывал свое мнение о книгах, но с великою скромностию. – Читали еще другая бумаги, из которых я не разумел половины. Через два часа собрание кончилось, и Г. Пар* подвел меня к Президенту, который дурно произносит, но хорошо говорит no-Французски. Он человек тихой, и для Англичанина довольно приветливой.

Лондон, Июля… 1790.

Хотя Лондон не имеет столько примечания достойных вещей, как Париж, однакожь есть что видеть, и всякой день употребляю несколько часов на осматривание зданий, общественных заведений, Кабинетов; на пример, нынешний день видел у Г. Толе (Towley) редкое собрание антиков, Египетский статуи, древние барельефы, между которыми живет хозяин, как скупец между сундуками.

Англия, богатая Философами и всякого роду Авторами, но бедная художниками, произвела наконец несколько хороших живописцев, которых лучшия историческия картины собраны в так называемой Шекспировой галлерее. Г. Бойдель вздумал, а художники и Публика оказали всю возможную патриотическую ревность для произведения в действо щастливой идеи, изобразить лучшия сцены из Драм бессмертного Поэта, как для славы его, так и для славы Английского Искусства. Охотники сыпали деньгами для ободрения талантов, и более двадцати живописцев неутомимо трудятся над обогащением галлереи, в которой был я несколько раз с великим удовольствием. Зная твердо Шекспира, почти не имею, нужды справляться с описанием, и смотря на картины, угадываю содержание… Картины Гамильтоновы, Ангелики Кауфман, Вестовы, также очень хороши и выразительны. – Тут же видел я рисунки всех картин Орфордова собрания, купленного нашею Императрицею.

Здешняя церковь Св. Павла почти столько же славна, как Римская Св. Петра, и есть конечно вторая в свете по наружному своему великолепию; вы видали рисунки той и другой: есть сходство, но много и различия. Избавлю себя и вас от подробностей; не хочу говорить о стиле, о бесчисленных колоннах, фронтонах, статуях Апостолов, Королевы Анны, Великобритании с копьем, Франции с короною, Ирландии с арфою, Америки с луком; и даже не скажу ни слова о величественном куполе. Все это превозносится и знатоками и невеждами! Я заметил для себя одну прекрасную аллегорию; на фронтоне портика изображен феникс, вылетающий из пламени, с Латинскою надписью: воскресаю! что имеет отношение к возобновлению этой церкви, разрушенной пожаром. Окружающий ее балюстрад считается первым в свете. Жаль, что она сжата со всех сторон зданиями, и не имеет большой площади, на которой огромность ея показалась бы несравненно разительнее! Жаль также, что Лондонской вечной дым не пощадил великолепного храма и закоптил его снизу до самого золотого шара, служащего ему короною! Вошедши во внутренность, я спешил, по совету моего вожатого, на середину церкви, и остановись под самым куполом, долго смотрел вверх и вокруг себя. Вы думаете, что друг ваш, пораженный величеством храма, был в восхищении! Нет; мысль, которая вдруг пришла мне в голову, все испортила: «что значат все наши своды перед сводом неба? сколько надобно ума и трудов для произведения столь неважного действия? не есть ли Искусство самая бесстыдная обезьяна Природы, когда оно хочет спорить с нею в величии!» Между тем Чичероне мой говорил: «смотрите на эту гордую аркаду, на щиты, на фестоны, на все украшения; смотрите на живопись купола, на славные органы, на колонны галлереи, и согласитесь, что вы не видали ничего подобного!» – В так называемом Хоре сделан трон для Лондонского Епископа и место Лондонского Лорда-Мера… Вдруг началось в церкви пение столь приятное, что я забыл смотреть, слушал и пленялся во глубине души моей. Прекрасные мальчики, в белом платье, пели хором: они казались мне Ангелами! Что может быть прелестнее гармонии человеческих голосов? Это непосредственный орган божественной души! Декарт, который всех животных, кроме человека, хотел признавать машинами, не мог слушать соловьев без досады; ему казалось, что нежная Филомела, трогая душу, опровергает его систему; а система, как известна, всего дороже Философу! Каково же Материалисту слушать пение человеческое? Ему надобно быть глухим или чрезмерно упрямым…