Между тем я с приятным любопытством рассматривал Королевскую Фамилию. У всех добродушныя лица, и более Немецкия, нежели Английския. Вид у Короля самый здоровый; никаких следов прежней его болезни в нем не приметно. Дочери похожи на мать: совсем не красавицы, но довольно миловидны. Принц Валлисской хороший мущина; только слишком толст.

Тут видел я всю лучшую Лондонскую публику. Но всех более занимал меня молодой человек в сереньком фраке, видом весьма обыкновенный, но умом своим редкий; человек, который в летах цветущей молодости живет единственно честолюбием, имея целию пользу своего отечества; родителя славного сын достойный, уважаемый всеми истинными патриотами – одним словом, Вильгельм Питт[356]! У него самое Английское, покойное и даже немного флегматическое лицо, на котором однакожь изображается благородная важность и глубокомыслие. Он с великим вниманием слушал музыку – говорил с теми, которые сидели подле него – но более казался задумчивым. В наружности его нет ничего особенного, приятного. – Слышав Генделя и видев Питта, не жалею своей гинеи.

Эта Оратория дается каждый год, в память сочинителю и в знак признательности Английского народа к великим его талантам. Гендель жил и умер в Лондоне.

Из Вестминстерского Аббатства прошел я в славный Сент-Джемской парк* – несколько изрядных липовых алей, обширный луг, где ходят коровы, и более ничего!

Лондон, Июля… 1790.

С помощию моих любезных земляков нашел я в Оксфортской улице, близ Cavendich Square*, прекрасные три комнаты за полгинею в неделю; оне составляют весь второй этаж дома, в котором живут две сестры хозяйки, служанка Дженни, ваш друг – и более никого. «Один мущина с тремя женщинами! как страшно или весело!» Ни мало. Хозяйки мои украшены нравственными добродетелями и седыми волосами; а служанка успела уже рассказать мне тайную историю своего сердца: Немец ремесленник пленился ею и скоро будет щастливым ея супругом. В 8 часов утра приносит она мне чай с сухарями, и разговаривает со мною о Фильдинговых и Ричардсоновых романах[357]. Вкус у нее странной: на пример, Ловелас кажется ей несравненно любезнее Грандиссона. Обожая Клементину, Дженни смеется над девицею Байрон, а Клариссу называет умною дурою. Таковы Лондонския служанки!

В каждом городе самая примечательнейшая вещь есть для меня… самый город. Я уже исходил Лондон вдоль и поперег. Он ужасно длинен, но в иных местах очень узок; в окружности же составляет верст пятьдесят. Распространяясь беспрестанно, он скоро поглотит все окрестныя деревни, которые исчезнут в нем как реки в Океане. Вестминстер и Сити составляют главныя части его: в первом живут по большой части свободные и достаточные люди, а в последнем купцы, работники, матрозы: тут река с великолепными своими мостами, тут Биржа; улицы теснее, и везде множество народу. Тут не видите уже той приятной чистоты, которая на каждом шагу пленяет глаза в Вестминстере. Темза, величественная и прекрасная, совсем не служит к украшению города, не имея хорошей набережной (как на пример Нева в Петербурге, или Рона в Лионе), и будучи с обеих сторон застроена скверными домами, где укрываются самые бедные жители Лондона. Только в одном месте сделана на берегу терраса (называемая Адельфи), и к нещастью в таком, где совсем не видно реки под множеством лодок, нагруженных земляными угольями. Но и в этой неопрятной части города находите везде богатыя лавки и магазины, наполненные всякого рода товарами, Индейскими и Американскими сокровищами, которых запасено тут на несколько лет для всей Европы. Такая роскошь не возмущает, а радует сердце, представляя вам разительный образ человеческой смелости, нравственного сближения народов и общественного просвещения! Пусть гордый богачь, окруженный произведениями всех земель, думает, что услаждение его чувств есть главный предмет торговли! Она, питая бесчисленное множество людей, питает деятельность в мире, переносит из одной части его в другую полезный изобретения ума человеческого, новыя идеи, новыя средства утешаться жизнью.

Нет другого города столь приятного для пешеходцев, как Лондон: везде подле домов сделаны для них широкие троттуары, которые по-Руски можно назвать намостами; их всякое утро моют служанки (каждая перед своим домом), так что и в грязь и в пыль у вас ноги чисты. Одно только не нравится мне в этом намосте; а именно то, что беспрестанно видишь у ног отверстия, которыя ночью закрываются, а днем не всегда; и естьли вы хотя мало задумаетесь, то можете попасть в них как в западню. Всякое отверстие служит окном для кухни, или для какой нибудь Таверны; или тут ссыпают земляные уголья; или тут маленькая лестница для схода вниз. Надобно знать, что все Лондонские домы строятся с подземельною частию, в которой бывает обыкновенно кухня, погреб и еще какия нибудь, очень несветлыя горницы для слуг, служанок, бедных людей. В Париже нищета взбирается под облака, на чердак; а здесь опускается в землю. Можно сказать, что в Париже носят бедных на головах, а здесь топчут ногами.

Домы Лондонские все малы, узки, кирпичные, не беленые (для того, чтобы вечная копоть от угольев была на них менее приметна), и представляют скучное, печальное единообразие; но внутренность мила: все просто, чисто и похоже на сельское. Крыльцо и комнаты устланы прекрасными коврами; везде светлое красное дерево; нигде не увидишь пылинки; нет больших зал, но все уютно и покойно. Всех приходящих к хозяину или к хозяйке вводят в горницу нижнего этажа, которая называется parlour[358]; одни родные или друзья могут войти во внутренния комнаты. – Ворот здесь нет: из домов на улицу делаются большия двери, которыя всегда бывают заперты. Кто придет, должен стучаться медною скобою в медный замок: слуга один раз, гость два, хозяин три раза. Для карет и лошадей есть особливые конюшенные дворы; при домах же бывают самые маленькие дворики, устланные дерном; иногда и садик, но редко, потому что места в городе чрезмерно дороги. Их по большой части отдают здесь на выстройку: возьми место, построй дом, живи в нем 15 или 20 лет, и после отдай все тому, чья земля.

Что, естьли бы Лондон при таких широких улицах, при таком множестве красивых лавок, был выстроен как Париж? Воображение не могло бы представить ничего великолепнее.

Не скоро привыкнешь к здешнему образу жизни, к здешним поздним обедам, которые можно почти назвать ужинами. Вообразите, что за стол садятся в 7 часов! Хорошо тому, кто спит до одиннадцати; но каково мне, привыкшему вставать в восемь? Брожу по улицам; любуюсь, как на вечной ярмонке, разложенными в лавках товарами; смотрю на смешныя каррикатуры, выставляемый на дверях, в эстампных кабинетах, и дивлюсь охоте Англичан. Как Француз на всякой случаи напишет песенку, так Англичанин на все выдумает каррикатуру. На пример, теперь Лондонский Кабинет ссорится с Мадритским за Нутка-Саунд[359]. Чтожь представляет каррикатура? Министры обоих Дворов стоят по горло в воде и дерутся в кулачки; у Гишпанского кровь бьет уже фонтаном из носу. – Захожу завтракать в пирожныя лавки, где прекрасная ветчина, свежее масло, славные пироги и конфекты; где все так чисто, так прибрано, что любо взглянуть. Правда, что такие завтраки не дешевы, и меньше двух рублей не заплатишь, естьли аппетит хорош. Обедаю иногда в кофейных домах, где за кусок говядины, пудинга и сыру берут также рубли два. За то велика учтивость: слуга отворяет вам дверь, и миловидная хозяйка спрашивает ласково, что прикажете? – Но всего чаще обедаю у нашего Посла, Г.С.Р.В.[360]; человека умного, достойного, приветливого, который живет совершенно по-Английски, любит Англичан и любим ими. Всегда нахожу у него человек пять или шесть, по большой части иностранных Министров. Обхождение Графа приятно и ласково без всякой излишней короткости. Он истинный патриот, знает хорошо Рускую Историю, Литтературу, и читал мне наизусть лучшия места из Од Ломоносова. Такой посол не уронит своего Двора; за то Питт и Гренвиль[361] очень уважают его. Я заметил, что здешния Министерския конференции бывают без всяких чинов. В назначенный час Министр к Министру идет пешком, в фраке. Хозяин, как сказывают, принимает в сертуке; подают чай – высылают слугу – и, сидя на диване, решат важное политическое дело. Здесь нужен ум, а не пышность. Наш Граф носит всегда синий фрак и маленькой кошелек, который отличает его от всех Лондонских жителей: потому что здесь никто кошельков[362] не носит. На лето нанимает он прекрасный сельской дом в Ричмонде* (верстах в 10 от Лондона), где я также у него был и ночевал.