Хотя я редко смотрела телевидение, Уоллес мне нравился. На новом телевидении существовала странная традиция: люди, которые его делали, обычно телевизор не включали. Арлен была исключением: она могла смотреть на экран день и ночь. Правда, одновременно с этим она напивалась. И все же у нее были свои вкусы. Она была верной поклонницей. Она знала Уоллеса с пятидесятых годов и высоко ценила; в этом сказывался ее консерватизм. Наша единственная крупная ссора произошла тогда, когда она снялась в рекламном клипе кандидата в президенты по имени Рональд Рейган.

Когда от мантр у меня начала раскалываться голова, в класс на цыпочках вошла девушка и прошептала:

— Лакшми хочет видеть вас. Идите в Зал Богини.

Залом Богини называлось внутреннее святилище Лакшми. Туда дозволялось входить только немногим избранным. В самом помещении не было ничего особенного, кроме древней бронзовой статуи богини Лакшми, у которой, как я с облегчением убедилась, было обычное количество рук и ног. Индуистские боги — народ, как видно, занятой, и двух рук им просто не хватает.

Лакшми сидела на подушке между двумя зажженными жаровнями. День был морозный.

— Извини, что мы не могли оказать тебе должного внимания. — Я тут же растаяла. В Гималаях я только и делала, что таяла. Я приписывала свое состояние высоте. Видимо, тем же объяснялась моя любовь к авиации. Высота, скорость. Невесомость. Земля оставалась внизу, и на нее можно было не обращать внимания.

— Занятия были интересные, — солгала я, как все любящие.

— Джеральдина рассказала тебе о нашем… плане? — Лакшми, еще не совсем оправившаяся от смущения, была еще милее.

— Да, она сделала мне предложение. О цене не упоминалось. — Я кое-что смыслю в бизнесе.

А Лакшми не смыслила.

— Это не просто работа. Это жизнь. Будущая жизнь.

— Но я не отношусь к числу верующих. — Можно ли называть ее Лакшми? Я решила, что пока рано.

— Ты станешь верующей, если мы этого захотим. — Это не было чушью. Она говорила слишком серьезно.

— Неужели ты так уверена в убедительности Калки?

— В какой-то степени. — Лакшми улыбнулась. А затем взорвала атомную бомбу над ничего не подозревавшей Хиросимой. — Конец света будет третьего апреля. — Лакшми говорила очень деловито. Г. В. Вейс написал бы, что ее голос дрожал или охрип. Но она была совершенно спокойна. Как будто называла дату вечеринки, на которой очень хотела бы меня видеть. — Я не собиралась говорить этого. Пожалуйста, не сообщай об этом в свою газету. Я пользуюсь последней возможностью. Хочу, чтобы ты присоединилась к нам. Осталось не так уж много. Всего несколько недель.

— Значит, третьего апреля. — Я никогда не упускала важных фактов. — Ты хочешь сказать, что будет ядерный взрыв? — «Хиросима, любовь моя»[51]… — Война? Что?..

— Это знает Калки. Я — нет. Я знаю только одно: он хочет, чтобы во время Конца ты была с нами. И после тоже.

Толстые каменные стены не мешали нам слышать грохот, с которым бригада Си-би-эс устанавливала свое оборудование.

— Света! Больше света! — крикнул кто-то. Мне бы тоже, подумала я. Человек я земной, не люблю метафизики. Логика — моя сильная черта. Обычно я легко нахожу изъяны в аргументах оппонентов. Так случилось и сейчас.

— Если конец света и впрямь настанет, какая разница, сделаю я свою работу или нет? Все равно я умру вместе с остальными. Первоапрельская шутка, запоздавшая на два дня.

— Это не шутка, — сказала Лакшми. — Железный век кончится. Это значит, что мир, который мы знаем, больше не будет существовать. Останется лишь несколько человек. Так решил Калки.

— Останется лишь несколько… — Даже сейчас эта фраза звучит и звучит у меня в голове. Это был первый намек. Я продолжала удить рыбку в мутной воде. — Если кто-то выживет — значит, радиоактивности не будет. Пламя не будет ядерным.

— Какое пламя?

— Я думала, что век Кали закончится в пламени.

Но Лакшми не клюнула ни на этот крючок, ни на все последующие. Она просто сидела на подушке и ждала.

— Если твои слова — правда, мне бы хотелось выжить. Естественно. Но я не верю в конец света. Все всегда продолжается. Меняется — вот и все. Сколько Калки будет платить мне, если я стану его личным пилотом?

— Сколько захочешь.

— А после третьего апреля контракт будет действителен? — слегка пошутила я.

— Да, — ответила Лакшми. И, как позднее оказалось, тоже пошутила.

На этом разговор закончился.

Мы вместе спустились во двор, где началась съемка. Уоллес и продюсер стояли у алтаря и делали какие-то заметки. Рядом с ними стоял дизельный генератор. В прошлом феврале повсюду были проблемы с энергией.

— Где Калки? — спросил продюсер.

— Гримируется, — ответил телеоператор. Он смотрел в видоискатель на дверь, из которой должен был появиться Калки. — Будет здесь через минуту. — Оператор был высоким, ярким блондином примерно моего возраста или немного младше. На нем были очки в роговой оправе и красно-бело-синие кроссовки. У него были большие красные руки. Я помню все случившееся в тот день. Крупным планом. Наплывом. На широком экране. Со стереофоническим звуком. Я вспоминаю детали не нарочно. Они вспоминаются сами. Я их просто записываю.

Включили освещение. Красная кирпичная стена ашрама засияла. Звукооператор расставил микрофоны, а потом начал крутить верньеры записывающей аппаратуры. Я повернулась к Лакшми, собираясь сказать, что уже встречалась с телеоператором. Но Лакшми исчезла. Она приходила и уходила незаметно. Майк Уоллес откашлялся.

Дверь рядом с алтарем открылась, и на яркий свет вышел Калки. Все перестали разговаривать, двигаться… и дышать? Мгновение он стоял на пороге. Его желтые одежды казались огненными. Его глаза пугали, и виной тому была не их поразительная синева, но зловещее свойство не отражать, а производить свет.

— Пранам, — сказал Калки. Он сделал жест рукой, и блики от рубина на браслете полетели во все стороны, как обещание пламени.

Уоллес подошел к нему. Они говорили вполголоса. Я пыталась прислушиваться, но ничего не слышала. Затем телеоператор сказал:

— О’кей. Все по местам.

Калки вернулся в ашрам, и между дверью и камерой встал человек с «хлопушкой».

— Начали! — скомандовал телеоператор.

Человек с «хлопушкой» произнес уверенным, хорошо поставленным голосом:

— Интервью с Калки. Конец света. Дубль один. — Затем человек отошел в сторону, и в освещенное пространство вступил Уоллес.

— Выход Калки! — крикнул оператор.

Дверь открылась. Калки снова застыл на пороге. Снова сказал «пранам». Снова вспыхнул рубин. И его глаза снова казались источником света.

Калки сел на алтарь, а Уоллес — на поставленный рядом табурет. Началось интервью. К несчастью, я не слышала ни одного слова. Могу сказать только одно: Калки был