Татьяна подсчитала, что обойти весь огород можно было за каких‑то три минуты, но там хотя бы была скотина, за которой нужно было ухаживать, — пять свиней, размещавшихся в бывших конюшнях. Всем им, без сомнения, предстояло быть съеденными зимой[1365].

В начале октября доставили долгожданный груз из Царского Села: ковры, шторы и жалюзи, как раз вовремя перед приближающейся зимой. А вино, привезенное из императорских подвалов, было конфисковано охранниками и вылито в Иртыш[1366]. Но еще более желанным, чем получение этих вещей, стал приезд Сиднея Гиббса, который прибыл 5 октября на пароходе из Тюмени одним из последних рейсов перед тем, как по скованной льдом реке прекратилась навигация. Вместе с Гиббсом приехала и новая учительница для детей, Клавдия Битнер. Гиббс привез открытки и подарки от Анны Вырубовой, которая в то время была в тюрьме. Среди прочего там были и ее любимые духи, которые, как сказала Мария, напомнили им всем о ней. Она написала Анне, как они по ней скучают: «Ужасно грустно, что мы не видимся, но, дай Бог, мы встретимся снова, и какая же это будет радость»[1367].

Прошло совсем немного времени, и Сидней Гиббс вновь столкнулся с вредностью и невнимательностью Анастасии на занятиях. В какой‑то момент он даже потерял самообладание и велел ей «заткнуться». На следующем занятии, сдавая ему свое домашнее задание, она подала тетрадь, подписанную по‑новому: «А. Романова (Заткнись!)»[1368]. Клавдия Битнер тоже считала, что Анастасия — сущее испытание. На уроках она была ленива и часто плохо вела себя[1369]. Раньше Клавдия преподавала в Мариинской женской гимназии в Царском Селе, а во время войны стала медсестрой в одном из госпиталей. Там она познакомилась с Кобылинским, которого ранило на фронте. Между ними возник роман, и когда его отправили с царской семьей в Тобольск, Кобылинский ухитрился получить для Клавдии место преподавателя русского языка, литературы и математики для Марии, Анастасии и Алексея.

И Клавдия Битнер, и Панкратов были весьма невысокого мнения об уровне образованности детей в семье Романовых, в частности Алексея, не зная скорее всего, что его обучение постоянно прерывалось по болезни. Панкратова поразило, что они, как, впрочем, и их отец, так мало знали о Сибири, о ее географии и народах[1370]. Когда наступила зима, одна из великих княжон была крайне удивлена, увидев на улицах людей, одетых в «странные белые с серым костюмы, отделанные мехом». Панкратов понял, что она имела в виду традиционную одежду из оленьих шкур, которую носили якуты, ханты и самоеды — народы, проживающие в этой области. «Неужели сестры никогда не видели в книгах по географии фотографий этих жителей обширной Российской империи, принадлежавшей отцу?» — недоумевал он. Такие незнакомые девушкам люди из «жизни снаружи» были как раз им очень интересны. Об их жизни им так хотелось узнать побольше, но такой возможности им так и не представилось. Панкратову они казались порой крайне наивными: с ними приходилось говорить лишь о чем‑то обыденном из всего огромного разнообразия тем внешнего мира, «как будто они никогда ничего не видели, ничего не читали, ничего не слыхали», — весьма предвзятое мнение, совершенно не принимавшее в учет то широкое образование, которое девушки на самом деле получили до революции[1371].

Несмотря на недостатки преподавания в таких стесненных обстоятельствах, уроки были, по мнению Сиднея Гиббса, хорошим развлечением для младших детей, которое помогло им справляться с однообразием дней. Действительно, как ему виделось, Ольга, у которой не было никаких обязательных уроков, была единственной из великих княжон, кому по‑прежнему, казалось, было «скучно». Правда, она продолжала самостоятельно заниматься, писала стихи и читала Александре рассказы на французском для практики. Однако Гиббс с грустью видел, что самой «большой трудностью» для семьи, особенно для Николая, было отсутствие физической активности. «Двор дома, в котором они сейчас жили, не шел ни в какое сравнение с их Александровским парком»[1372]. Однажды Мария сказала ему, что все они были в общем‑то совсем не против, если бы «смогли поселиться в Тобольске навсегда, если только им позволят выходить ненадолго»[1373]. Николай не раз обращался к Панкратову с просьбой разрешить ему выходить в город, но получал отказ. Он спрашивал: «Неужели они действительно боятся, что я могу сбежать? Я никогда не брошу свою семью»[1374]. Он, казалось, не понимал, какие трудности в обеспечении безопасности будут представлять такие выходы. Местные (тобольские) власти все еще держались прежних своих позиций, но не так далеко, в Томске, рабочий Совет уже требовал посадить Романовых в тюрьму.

«Мы делаем одно и то же каждый день», — это стало постоянной жалобой всей семьи, как сказала Анастасия Кате 8 октября. Единственной радостью для девочек были появления уборщицы, которая приводила с собой маленького сына Толю. Сестрам очень нравилось играть с ним, он напоминал им об одном маленьком мальчике, которого они встречали, когда были в Ставке, — его звали Ленька. Они взяли его тогда под свою опеку. «Спроси своего брата, знаком ли он с ним?» — писала Анастасия Кате. Упоминание о Леньке снова пробудило память о счастливых временах с царским конвоем в Могилеве: «Чем ты занимаешься? Я хочу вас всех видеть ужасно сильно!.. Когда я смотрю в окно на улицу, я вижу, что все покрыто снегом, и так грустно, потому что уже зима, а я люблю лето и тепло»[1375]. «До сих пор у нас не было никаких оснований жаловаться на погоду, так как было тепло, — рассказывала Ольга Ксении в тот же день, — но теперь мы мерзнем». Она завидовала Ксении, что та сейчас живет в Крыму вместе с матерью и сестрой. «Не сомневаюсь, что там, где ты сейчас, прекрасно. Море такое голубовато‑зеленое… Мы все здоровы, наша жизнь идет по‑прежнему, так что нет ничего интересного, о чем можно было бы написать»[1376].