Тем не менее чтение, несомненно, благотворно действовало на всех в семье. Вскоре приехал Сидней Гиббс и привез с собой книги, которые гораздо больше нравились детям: английские приключенческие рассказы — любимый рассказ Алексея «Выброшенный морем» сэра Сэмюэля Бейкера, романы Вальтера Скотта (Татьяна и Анастасия любили «Айвенго»), Теккерея, Диккенса, Хаггарда и др. Жажда чтения была такой, что Трина Шнейдер писала ПВП в Петроград с просьбой прислать больше книг — рассказы Фонвизина, Державина, Карамзина, которых у детей не было, а также книги по русской грамматике и литературе[1350]. Татьяна тоже написала ему письмо с просьбой отправить ей собрание сочинений Алексея Толстого, которое она, к сожалению, не привезла с собой.

Но даже лучшие из книг не могли долго противостоять разъедающей скуке, которая уже охватила всех и отчетливо отразилась в дневниках и письмах каждого. В дневнике Алексея, пока имеющем поверхностный характер, не содержится ничего, кроме повторяющихся жалоб: «Сегодня прошло так же, как вчера… Скучно»[1351]. Даже Александра не могла написать ничего, кроме как: «Я провела день, как обычно… Все было так же, как вчера». Николай вторил ей: «День прошел, как всегда… День прошел, как обычно»[1352]. 25 августа он отметил, что «прогулки в саду становятся невероятно утомительными; здесь ощущение, что мы находимся взаперти, гораздо сильнее, чем когда‑либо в Царском Селе»[1353]. Чтобы занять себя чем‑нибудь, он выкопал (и Алексей ему помогал) в саду пруд для уток и гусей, которых им принесли. Кроме того, Николай также построил на крыше теплицы деревянный настил, где они с детьми могли сидеть, греться на солнце и смотреть на мир внизу. Когда они появлялись там или на балконе, это вызывало живой интерес местных жителей, особенно когда они видели девушек. «Волосы у них был пострижены, как у мальчиков… Мы думали, что так было модно в Петрограде, — вспоминал один из местных. — Позже мы узнали, что они были больны… Они все равно были очень симпатичные, очень опрятные»[1354].

В пятницу 8 сентября, в полдень — это был престольный праздник Рождества Богородицы, — семье разрешили пойти на службу в соседний храм Благовещения. Они пошли туда пешком через сквер, Александру везли в кресле‑каталке. В сквере вокруг никого не было, но, выйдя из церкви, семья, к своему смущению, увидела ожидавшую их толпу. Оказывается, «в Тобольске император был еще императором»[1355]. «Это было очень неприятно», — записала Александра, но она была «благодарна, что побывала в настоящем храме впервые за шесть месяцев»[1356].

Панкратов заметил, сколько удовольствия доставило им это небольшое послабление:

«Когда Николай II и дети шли через сквер, они глядели по сторонам туда‑сюда, говорили на французском[1357]о погоде, о саде, как будто они никогда не видели его раньше, хотя сад был расположен прямо напротив их балкона и они могли хорошо видеть его каждый день. Но одно дело — видеть нечто издалека, как бы из‑за решетки, и совсем другое — увидеть это почти на свободе. Каждое дерево, каждая веточка, и кустик, и скамейка приобрели свое неповторимое очарование… Судя по выражению их лиц и по тому, как они шли, можно сказать, что они все испытали какое‑то особенное личное переживание»[1358].

По дороге через сквер постоянно вертевшаяся по сторонам и разглядывавшая все вокруг Анастасия упала. И сестры, и отец добродушно посмеялись над ее неуклюжестью. Александра никак не отреагировала на это. «Она величественно сидела в своем инвалидном кресле и ничего не сказала». Ночью она не спала, ее мучил очередной приступ невралгии и зубной боли. Вновь самое большое любопытство публики вызывали короткие волосы девушек. «Почему волосы у них пострижены, как у мальчиков?» — раздавались вопросы, когда семья проходила мимо[1359]. Однако к концу сентября их волосы уже снова отросли, хоть Анастасия и писала Кате, что «иметь короткие волосы — такое удовольствие»[1360].

14 сентября, когда они во второй раз ходили в церковь, семья пошла туда в 8 утра, чтобы избежать толпы. «Ты можешь представить, какая это была для нас радость, — писала Татьяна тете Ксении, — как ты помнишь, какая неуютная наша походная церковь в Царском Селе»[1361]. Но холодный осенний дождь, который прошел накануне, превратил близлежащие улицы в непролазные болота. «Если бы на дороге не проложили деревянные настилы, пройти через нее было бы невозможно», — сказала Анна Демидова[1362]. Николай теперь как можно больше времени проводил, распиливая дрова. Панкратов был поражен его колоссальной энергией. Время от времени Николай привлекал к этому Алексея, Татищева, Долгорукова и даже Пьера Жильяра, на которого было неуютно смотреть (он выглядел здесь неуместно в своей фетровой шляпе и с воротником‑стоечкой), но сам Николай был выносливее их всех. Панкратов передал местным властям, что бывший царь любит пилить дрова, в ответ они отправили ему огромный штабель березовых бревен для распиливания[1363]. Вся семья рассчитывала, что с хорошей погодой еще повезет. «Так хорошо, сидим много в садике или на дворе перед домом, — рассказывала Татьяна своей тете Ксении. — Ужасно приятно, что у нас есть балкон, на котором солнце греет с утра до вечера, весело там сидеть и смотреть на улицу, как все ходят и ездят. Единственное наше развлечение… устроил играть в городки перед домом, а мы играем вроде тенниса, но он, конечно, без сетки, а просто ради практики. Потом ходим взад и вперед, чтобы не забыть, как ходить. В длину 120 шагов, гораздо короче, чем наша палуба {на «Штандарте»}» [1364].