Тут как раз пришёл из своей школы Димка. Он смутился при виде Иры и, возможно от злости на себя за это смущение, начал вдруг громко напевать какую-то песню с припевом «Тараканы набежали». Я не знала, как это прекратить, мне было ужасно стыдно перед Ирой, но гостья выглядела спокойной, как всегда.

– Ты Светку помнишь? – спросила она у брата.

Димка, к моему удивлению, ответил, что помнит Ирину сестру, и они начали общаться вдвоём. Без меня!

Я сначала пыталась как-то участвовать в этой беседе, но Димка постоянно перебивал меня, а Тараканова усмехалась, как будто они с Димкой взрослые, а я несмышлёный младенец! Честно говоря, я чуть не заплакала. То есть я действительно заплакала, но уже потом, когда ушла из комнаты. А они сидели там и смеялись. Тогда я просто ушла из дома – и встретила на углу Варю, которая показалась мне вдруг такой родной и хорошей…

Я вернулась домой, когда мама с папой уже пришли с работы. Димки не было.

– Видел его на улице с девочкой, – задумчиво сказал папа. – Кажется, твоя приятельница, Ксана?

– Никакая она не приятельница, – обиделась я. Мне показалось странным, что папа называет Тараканову приятельницей – это было взрослое, серьёзное слово. А мы ещё дети.

– Почему на ней столько украшений? – Папа как будто не слышал меня. – Как Хозяйка Медной горы…

Мама сказала:

– Родители, наверное, не уследили. Может, у матери без спроса взяла?

На другой день Тараканова как ни в чём не бывало подошла ко мне в школе и сказала:

– Сегодня к нам пойдём.

Она не спрашивала, хочу ли я идти к ним домой, не приглашала, а просто поставила, как выражается папа, перед фактом. И я не нашла в себе сил отказаться, хотя Варя сильно обиделась: ещё вчера вечером я жаловалась ей на Иру, а сегодня, видите ли, иду к ней в гости!

Таракановы живут в одной из трёх жёлтых девятиэтажек, которые стоят на Шаумяна. Совершенно одинаковые дома, но на одном сверху есть огромные буквы «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЫ НА УЛИЦЕ!» Вот это и есть их дом.

Всего один подъезд, лифт ходит медленно, с тяжёлыми, почти человеческими стонами. Сильно пахнет помойкой. Мы поднялись на третий этаж, Ира открыла дверь ключами. Я думала, дома никого нет, но из кухни вдруг вышел Виталий Николаевич, отец Иры. Он был в тренировочных штанах и с газетой. Я только сейчас заметила, какие у него странные глаза – тёмно-жёлтого или, можно сказать, горчичного цвета.

– Привет, – сказала отцу Тараканова.

– Привет, – отозвался Виталий Николаевич. – Много двоек принесла?

– Прекрати, – сурово одёрнула его дочь. Хотя, между прочим, получила в тот день целых две «пары» – по математике и русскому.

Мы прошли в Ирину комнату, она же, видимо, гостиная. Я озиралась по сторонам, потому что нигде и никогда раньше такого не видела. Всё здесь было заставлено шкафчиками и комодиками, так что с трудом нашлось место для тумбы с телевизором и тахты, на которую мы и уселись. Ира принесла с кухни целый батон, мы отрывали от него куски и запивали молоком из одной бутылки по очереди. Было и вкусно, и противно сразу. Я старалась не думать о том, что сказала бы на это мама.

На полках в Ириной комнате сидели и стояли куклы – их было, я потом сосчитала, тридцать шесть! Тридцать шесть кукол, от пупсика до гигантской ходячей Наташи, страстной мечты моего раннего детства (если верить бабушкиным рассказам)! Была даже кукла-негритянка в синем платье и с золотыми серьгами в ушах.

– Коллекция, – махнула рукой Тараканова. – Ещё Светка начала собирать. А ты что копишь?

– Марки, – сказала я. – Вкладыши от жвачки.

– А Дима?

– Значки и тоже марки. Только у него фауна, а у меня флора.

– Понятно! – бодро отозвалась Ира. – А я мыло коплю. Показать?

Не вставая с места, Тараканова протянула руку и вытащила из-под куклы-негритянки большую картонную коробку. Там действительно лежало душистое мыло в упаковках – индийское, германское, югославское… Ира открыла одну из пачек, и мне на ладонь выпал гладкий зеленоватый брикет с выдавленными буквами Lux. Запахло ландышами и ещё чем-то свежим, приятным.

Потом Тараканова показала мне шкатулку с соломенной инкрустацией. Там хранились драгоценности, лежали, свившись как змеи, золотые и серебряные цепочки, сцепившиеся серьги и кольца. Некоторые камни в перстнях были потемневшими, наверное, они были очень старые и их часто носили. Я запомнила один очень необычный перстень – камень в нём переливался, как мокрый! Тараканова взяла его у меня и бросила обратно в шкатулку. А потом, усмехаясь, вытащила оттуда пластмассовое красное кольцо и вручила мне со словами:

– Дарю на память!

Такие кольца продают в киосках «Союзпечать». Конечно, я не ждала, что Ира подарит мне старинный перстень с переливным камнем, но лучше бы я обошлась вообще без подарков. Я не знала, как поступить, вертела кольцо в руках. Ира сама – как жених в сказке! – надела его мне на палец. И сказала, чтобы я шла домой.

Снять кольцо я попыталась ещё на лестнице, но у меня ничего не вышло. Когда пришла домой, палец посинел, но проклятое кольцо так и не снималось, хотя я крутила его во все стороны так, что горела кожа.

– Что это у тебя? – изумилась мама. – Ксана, разве можно носить такие безвкусные вещи? Где ты взяла кольцо?

Она говорила всё это, а сама намыливала мне палец мылом (туалетным, никакого Lux) над раковиной. Кольцо соскользнуло маме в ладонь.

– Выброшу? – спросила она с каким-то даже состраданием.

Я ответила, что подарки выбрасывать нельзя, и спрятала кольцо в ящик стола, где хранится мой дневник. Вечером я долго не могла уснуть, всё ворочалась с боку на бок и пыталась понять, что показалось мне у Таракановых самым странным. Точно, что не куклы, и не мыло, и не клубки из цепочек, и даже не папа с его жёлтыми глазами…

Только засыпая, я вспомнила: у них совсем не было книг. Ни в одной комнате.

Следующим вечером

Как же я завидую Ксеничке, что у неё была такая интересная жизнь! А у прабабушки Юлии – ещё интереснее! Гимназии, гувернантки, домашнее музицирование…

Мне тоже хочется стать летописцем нашей семьи, рассказать, например, о маминых корнях. Я расспрашивала маму о наших предках, и вроде бы ей это было приятно, хотя рассказала она не так много – что бабушке Нюре и деду Славе досталось очень трудное детство. Поэтому они так усердно трудятся даже теперь, когда могли бы лежать на диване и отдыхать. Поэтому берегут каждую копейку и не позволяют выбрасывать и крошки хлеба. Поэтому бабушка бывает такой суровой. Почему-то их заставили в 1924 году уехать из родной деревни в Пензенской области. Там у них были дом, корова, овцы, лошади. Они выращивали хлеб, то есть рожь и пшеницу. Но их оттуда выгнали, причём сначала отца, а потом уже мать с детьми. Нюре тогда было десять лет, почти как мне, а младшему Мише всего шесть. Так они попали в далёкий жаркий Орск. И трое суток просидели на вокзале, пока не нашли каких-то добрых людей – они отвели их к отцу в какой-то посёлок. Дети все эти три дня ели зёрна пшеницы, больше у них ничего не было, и пили воду из вокзального крана. Мне так жаль стало маленькую бабушку Нюру, что я даже немного поплакала, а потом села писать ей письмо. Рассказала про все наши новости, про то, как я закончила четверть (без троек).