Уже без эмоций — по крайней мере, ей так казалось — Юлия взяла телефон, дотянувшись до него через лежащее тело. Ноги неожиданно ослабли и, сама не замечая, что делает, Юлия опустилась на корточки рядом с ним.

Дозвониться до «скорой» оказалось не таким уж простым делом. Видимо, у многих этот год начался бурно. Только с восьмой попытки ей ответил уставший женский голос.

— Здравствуйте, кх-м… Можно бригаду на дом вызвать?… Мужчине плохо… Нет, он просто лежит. Не знаю, сознание потерял, наверное. А может… умер… Не трогала я сонную артерию и не собираюсь! Не знаю, какой год рождения. И как зовут не знаю… Нет, не на улице, а у меня дома! Да не шучу я, девуш… Блин.

Уже предвкушая новогоднюю ночь в отделении милиции, Юлия обреченно набрала «ноль два».

— Здра…

— Не надо.

Тяжелая лапа опустилась на трубку, выбив ее из Юлиных рук. Он поднял лицо, в котором теперь торчали осколки синего шара… Юлии очень захотелось закрыть глаза. Но она не могла. И смотрела как загипнотизированная, даже не моргая, на эту фантастическую картину у себя в прихожей. Она уже никак не реагировала на происходящее. Казалось, что все это происходит не с ней, а она сама сидит сейчас на диванчике под пледом — как и мечтала, ест торт и смотрит «Иронию судьбы».

— Не надо, не звони… Хочешь, чтобы меня в каталажку на Новый год сунули? Не надо денег… Я пошел.

Он тяжело поднялся. Мельком взглянув на кровавые капли, оставшиеся на полу, утер кулаком кровь с подбородка. И вскрикнул, так как задел как раз тот самый осколок, что все еще торчал в коже. Юлия все так же сидела на корточках со смутным чувством, что происходит опять что-то не то, как тогда, когда она шла по изломанным странным линиям с факелом в руках. Шла с желанием остановиться и не могла этого сделать.

Открыв дверь, он обернулся на пороге квартиры. Наверное, от тусклого света лампочки над лестничной площадкой лицо его казалось смертельно бледным.

— Пока. Снегурочка.

— Эй! Подожди, послу…

Она не договорила. Он вдруг хватанул ртом воздух… и мягко повалился спиной на елку, по дороге зацепив рукой коробку с тортом. Она упала боком. Как раз рядом с его ногами.

…Кажется, только что она видела, как за окном начинает светлеть темно-синяя ледяная ночь, и вот — на циферблате уже два часа дня. Тело затекло и теперь мучительно «отходило», заставляя тихо постанывать.

Она все-таки заснула в кресле, поджав под себя замерзшие ноги. Уснула после того, как всю ночь упиралась взглядом в телевизор, тупо глядя на все подряд. Последнее, что помнила: «Чародеи» с молодым Абдуловым. Она смотрела их, боясь уснуть и боясь встать.

Он лежал на диване, куда она его отволокла, предварительно облив лицо холодной водой, чтобы привести в чувство. Он был никакой. Безропотно стянул куртку и ботинки и дал вытащить пинцетом для бровей осколки елочных шаров. Молча терпел, позволив залить все это йодом. Он очень тяжело и хрипло дышал и явно уже не представлял опасности, даже если бы захотел. Это было видно…

Пока она ходила на кухню делать ему чай, он уснул. И с тех пор так и спал, не меняя позы, не двигаясь и временами, казалось, не дышал.

Теперь он впервые зашевелился. От этого шороха Юлия, вероятно, и проснулась. И теперь с каким-то даже радостным интересом смотрела на то, что будет дальше. Видя, что он открыл глаза, она предусмотрительно подлила себе в бокал коньяка.

— Привет…

Удивленно прохрипел бомж и сделал не очень удачную попытку приподнять голову от вышитой диванной подушки.

— Здрассьте.

Поковырявшись вилкой в каше из бисквита и крема, она, не чувствуя вкуса, лениво проглотила очередной кусок бывшего торта.

Смятая картонная коробка стояла перед ней на столе. Еще там лежал промасленный лаваш с остывшим и сморщившимся цыпленком табака и стояла запечатанная бутылка шампанского. Оживляли унылый натюрморт живописно раскатившиеся по столу ярко-оранжевые шарики мандаринов. Комнату щедро озонировал свежий аромат хвои, идущий из прихожей. В телевизоре почти без звука продолжали веселиться неутомимые люди, одни и те же по всем каналам.

Оглядев все это заплывшими глазами, бомж весело хмыкнул. После чего внимательно вгляделся в Юлию, допивающую коньяк.

— Меня зовут Иван, — сообщил он вроде как даже смущенно. — А… тебя?

— Юля.

— Юль… — он смутился окончательно, — Ты извини… Я, по-моему, сейчас подохну.

Приподняв коньячную бутылку, она оценивающе оглядела ее на просвет окна. Там оставалось еще где-то чуть больше четверти. Плеснув себе в бокал еще немного, она, не вставая с кресла, протянула ему бутылку. Не получилось не увидеть того, как дрожала заскорузлая рука, как не вышло не обратить внимания на какую-то собачью благодарность в глазах, слипающихся от запекшейся крови.

— Ну, с Новым годом, Юля.

Она отвернулась, чтобы не видеть, и только когда услышала звук поставленной на пол пустой бутылки, посмотрела в его сторону.

Первой мыслью было — у него начался жуткий приступ какой-то неприятной болезни вроде эпилепсии или еще чего-то похуже. А может быть — алкогольная несостыковка? Не дай бог — белая горячка! Он лежал навзничь, странно выгнув спину, запрокинув голову и закрыв лицо жуткими огромными руками, и крупно трясся.

Только приглядевшись внимательнее, Юлия поняла, что он плачет.

Серые снежные тучи накрыли город плотной, непроницаемой пленкой.

Тусклый свет из окна наполнял комнату мертвым серо-белым полумраком. Только по часам можно было понять, какое сейчас время суток. Близился вечер. За окнами начали взрываться первые петарды.

Юлия, вздохнув, встала. Задернула тяжелые шторы цвета спелой травы, включила итальянское бра над диваном, и комната мгновенно осветилась уютным, желтым светом. И стало даже как-то немного теплее.

Он все еще лежал с закрытым лицом, но уже не вздрагивал. И голову привел в более-менее нормальное положение.

Открыв шкаф, Юлия достала большое махровое полотенце. Подумав, взяла с полки папину фланелевую пижаму в голубую и белую полоску.

— До ванной дойдешь? — с сомнением спросила она.

…Пока он мылся, она собрала осколки елочных шаров в пакет для мусора. Туда же сунула остатки торта вместе с коробкой, пустую бутылку из-под коньяка и мандариновые корки, подсыхающие на столе. Долго с сомнением смотрела на елку. Потом все-таки разрезала веревки, стягивающие ее словно связанную исхудавшую пленницу вражьи путы. Отломила несколько оставшихся в целости веток, налила воды в большую пузатую вазу из синего стекла. Аромат, ставший мгновенно смолистым и словно бы даже клейким, пропитал комнату.

Остальное Юлия выставила на лестничную клетку рядом с мусоропроводом.

Потом она долго гудела пылесосом — заодно с прихожей в иголках и стеклах пропылесосила кухню и гостиную. И залила жидкостью для чистки ковров кровавые пятна на мамином половичке «в лапку». Впервые за эти сутки она даже согрелась. Нет худа без добра… Потом она твердым шагом прошла в кухню. Подставила к высокому холодильнику табуретку, встала на нее и, поводив рукой по пыльной поверхности, дотянулась до открытой пачки оранжевого «Пелл-Мелл».