— Ну, что? — говорит он девушке, обнимающей волка. — Теперь мы оба люди — ты этого ведь всегда хотела! Мы люди, а он — животное.

Волк встал в стойку для прыжка.

— Иван! Нет!!! Нет, пожалуйста!

Но он не успел прыгнуть. Острая, как игла в движении, серо-палевая волчица промчалась по мосту стремительнее воспоминаний перед смертью. Словно взлетев от земли, она вонзилась белоснежными клыками в живот рыжеголовому юноше с такой силой, что оба упали, провалившись сквозь веревочные перила вниз, туда, где вздымала огненные волны река смерти.

— Все хорошо… все будет хорошо… я люблю тебя…

Рыдания, вырвавшиеся из груди, помешали ей договорить. Юлия задохнулась на миг и потом уже, пряча лицо в густой теплой шерсти, пахнущей так знакомо, только шептала чуть слышно, на одной безнадежной ноте:

— …люблю… все будет хорошо… люблю тебя… ты веришь… люблю…

Она ничего не слышала, кроме своего шепота. Ничего не видела, кроме светло-пепельной шерсти перед глазами. Ничего не чувствовала, кроме мелко дрожащего волчьего тела. Когда Иван или тот, кем он был сейчас, задрожал явственнее и крупнее, когда он повел мордой в сторону долины, чутко втягивая носом горячий воздух, она не сразу поняла, в чем дело, и, конечно, не обратила внимания на еще далекий, почти неслышный протяжный волчий вой.

Она еще ничего не понимала, когда белый волк, вскинув большую лобастую голову, долго смотрел на нее серо-голубыми человеческими глазами влюблено и виновато. Как тогда в ее тесной прихожей, в канун Старого Нового года, когда она вошла, промерзшая, прогуляв несколько часов по московскому морозу… Смотрел, словно извиняясь. Словно был виноват в своем чувстве… На миг показалось опять, как тогда, что вот сейчас он не выдержит и, поставив тяжелые лапы ей на плечи, повалит и начнет лизать лицо, но он только порывисто ткнулся влажным носом ей в шею. И вдруг вырвался из обнимающих его рук так легко, резко и быстро, так, что Юлия качнулась назад, потеряв от неожиданности равновесие.

Потом она увидела, как в долине, которой кончался лес, белый волк стрелой влетел в несущуюся ему навстречу стаю. Клубок из дерущихся тел быстро скрыл от глаз Белояра. Сколько Юлия ни старалась, так и не смогла различить его приметную шкуру среди других волчьих тел.

Прошло несколько долгих, томительных минут, казалось растянувшихся в вечность. Ветер успел успокоиться, словно его и не было. Ворон, взлетая с кедра, зашумел крыльями.

Только тогда она, осознав, что случилось и, главное, что это случилось НА САМОМ ДЕЛЕ, резко согнулась пополам. Упала на колени. Уронила лицо в ладони. И стала медленно склоняться дальше, вниз, до тех пор, пока рыжие перепутанные ветром кудри не коснулись влажных и холодных, как лоб выздоравливающего, камней.

Небо постепенно расчистилось. Черные тучи незаметно сделались свинцово-серыми, а потом — цвета светлого пепла, пока вовсе не исчезли, разорвались, как истлевшая ткань рвется, рассыпается в пальцах при легчайшем прикосновении. Чистота неба была еще бледной. Но в этой болезненной, истонченной бледности уже угадывалось скорое и неотвратимое, как солнцеворот, возрождение.

Юлия, не двигаясь, застыла одним из камней, рассыпанных вдоль гиблых Смородиновых берегов. И, подобно им, она не издавала ни звука. Однако Велемир, опустившийся рядом с ней на колени и тихо положивший сухую белую руку ей на спину, сказал почему-то:

— Не плачь.

Голос его, довольно высокий и чуть дребезжащий, звучал удивительно тихо после всех безобразных воплей, злобных криков и отчаянных стонов, что гремели недавно над этим местом, и поэтому казался неприятно нереальным.

— Не надо плакать, — мягко повторил Велемир. — Не печалиться, радоваться надо. Твой Иван победил в себе зверя, уже будучи зверем! И причем безо всякого колдовства… — добавил он задумчиво, уже скорее для себя, чем для нее.

Глухо и неразборчиво, не отрывая рук от лица и не разгибая согнутой спины, Юлия простонала:

— Ну и что? Что мне от этого?! Что это значит?!!

— Это значит…

Велемир медленно поднял голову. Бледно-голубые, как вода в ручье, глаза его с надеждой устремились в ту сторону, где, скрытый от глаз непосвященных, возвышался древнеславянский Храм Солнца.

— Это значит, что не все еще потеряно для нас… Для вас — нет. Для меня — да.

Она не произнесла этого вслух.

Только, поднявшись от земли, выпрямила спину так, что она слегка прогнулась назад. И, запрокинув к бледному небу обескровленное лицо, завыла протяжно и жалобно, как раненая волчица.

Весна пришла так рано в этом году! И Масленица тоже была ранняя. Кологодный Святодень, приуроченный к Весеннему Равноденствию. Пора, когда отверзается Сварга и Светлые Боги возвращаются в Явь — входят в силу после зимы, когда души предков прилетают на птичьих крылах из Ирия Небесного навестить нас — своих потомков. Время возрождения — Весеннего воскрешения Земли-Матушки и всей природы.

Уже построена на языческом капище Снежная крепость, уже изготовлено чучелко Морены — все по обряду древнему. Уже принесена общая треба, воздана Слава Родным Богам, первым — Яриле-Весеню и Деве-Леле.

Совершены девами заклички Весны, и вот началась игра-мистерия! Взятие Снежной Крепости, что охраняется окрутниками в личинах выходцев из Нави — слуг Мары-Морены (ибо пока не взята Крепость — Весне нет ходу к людям), а затем проводы Старухи-Зимы. Сжигают с песнями на жарком костре чучело Смерти, да встречают Деву-Весну с пожеланием блага на грядущее время. И братчина — праздничный пир, и игрища, и гулянья.

Скоро, очень скоро деревья набухнут почками, и Жива наполнит соками стволы и ветви, чтобы взорваться зеленым морем листвы.

Очень скоро. А пока еще в ожидании возрождения и уже почти не веря в его возможность, протягивают они к светлому небу исхудавшие обессиленные руки-ветви, черные и влажные, молящиеся грешники…

Женский монастырь на окраине одного из древних русских городов, коих так много вокруг, тих и задумчив, как и положено святой обители.

И отсюда, из узкого оконца маленькой холодной кельи, конечно, не видно света жарких костров, не слышно гари от пылающего чучела Морены. Не доносит сюда ветер веселых песнопений, возвещающих весну и жизнь, и вечную силу Солнцеворота.

Как не видно рыже-огненных кудрей, если их спрятать под монашеский платок.

Но молодая послушница вглядывается и вглядывается вдаль — туда, где режет острым зазубренным ножом светлое тело неба полоса леса.

Когда-нибудь она выйдет отсюда.

Что будет ждать ее там? Она не знает…