такая плоть могла быть только у слизняка. Гун отвернулся. Ему было нехорошо. Но ведь этот несчастный только что спас его, дал секундную передышку! Он подхватил второго подмышку, кинулся к люку, сунул палец в приемно-пропускное отверстие… и они провалились в еще большую темноту, чем была снаружи.

Гун понял – он все окончательно испортил! Он мог еще отвертеться, там, наверху – мало ли что бывает, ну, сошлись случайно пути его, непосвященных и Неживых! Теперь поздно, все поздно! Он попался! Его не простят!

Он взвыл, стервенея еще больше, почти до безумия, почти до потери отчета и самоконтроля. Непосвященный глядел на него сквозь запыленное стекло испуганными округленными глазами. Он тоже все понял!

– Ну чего молчишь?! – проскрипел Гун. – Чего ты молчишь все время?! Неужели не доходит, куда ты попал, слизняк?! Это не ваш мир! Ты думал, вас здесь ждут с распростертыми объятиями, что с вами готовы поделиться знаниями, опытом, помочь избежать вашим хилым сообществам ошибок, быстрее стать настоящей цивилизацией?! Глупость! Какая глупость! Вселенная – это смерть! В ней нет благодетелей! В ней есть истребители! Понял?!

Он ударился о переборку и выронил непосвященного, пнул его с досады ногой. Тот откатился, скрючился.

– Сейчас ты все поймешь! – как-то уныло, неожиданно тускло проговорил Гун.

И на самом деле, отворилась невидимая дверь, высунулся гибкий биоманипулятор, зацепил непосвященного за щиколотку, потянул на себя.

– Все! – вслух произнес Гун. До него только теперь дошло в полной мере, что случилось невозможное, то, чего боялись все и всегда – он стал Проклятым. Стал! И теперь всегда им будет, никто и ничто не сможет снять с него этого клейма – ни до смерти, ни после нее.

– Прощай, слизняк, – проскрипел, пытаясь изобразить на лице улыбку. Клыки щелкнули о нижние хитиновые пластины, по телу пробежала дрожь.

Сразу стало светло. Даже стены и переборки стали прозрачными. Гун присел у крайней, положил руки на колени, уперся в шипы. Потом резким движением скинул шлем, только отходные пружины зазвенели. Вдохнул полной грудью. В воздухе пахло гарью… и чем-то сладковато-противным.

– Прощай! – еще раз проговорил он.

За прозрачными переборками биоманипуляторы обрабатывали непосвященного. Прежде, чем распылить наглеца, надо было изучить его, заложить все в машинную память, передать в коллективный разум – может, и пригодится когда-нибудь, ведь Система должна знать все!

Тончайшие щупальца манипуляторов сдирали с жертвы кожу, слой за слоем, полупрозрачными пленочками. Обрывки скафандра уже лежали внизу, в шипящей дезинфецирующей жидкости-та их разъедала, растворяла и тут же принималась за клочки кожи. Потом щупальца добрались до мяса, до его волокон, принялись неторопливо вытягивать их, разминать, иссекать… Гун видел как извивался, дергался непосвященный, как рвал рот в жутком крике. Но ни звука не доносилось из лаборатории.

Когда дело дошло до костей, Гун отвернулся. Он не был сторонником вивисекторов-исследователей – что могло дать изучение одной жалкой, примитивной жертвы, случайно забредшей к коллапсару? Ничего! Абсолютно ничего! Система и так знала все! Система была владычицей Пространства!

По инструкции он должен был их уничтожить задолго до появления Неживых, задолго до провала космокрейсера в Дыру. Понадеялся на удачливость, на то, что периферийные биотрансляторы ставились еще полторы тысячи лет назад, поистрепались, устарели, могли и не нащупать чужих особей… Не вышло!

Теперь поздно сокрушаться, за минутные слабости надо платить. Но собратья! сородичи! и-эх! они спустили на него свору Неживых, как спускают свору такургов на выслеженного и поднятого из каменной берлоги шестикрылого ургвара, дикого и злобного зверя. Ни капли жалости! ни капли сострадания! Гун улыбнулся, смахнул с нижнего рубцевидного гребня зеленую слезинку, выкатившуюся из-под морщинистого века. Нет, не надо размякать, не надо! Он бы сам не стал жалеть преступника, он сам бы первым швырнул камень в Проклятого, попадись только… И кто мог подумать, что так обернется. А все это проклятая недужная страсть к размышлениям, философствованиям, к поэзии и музыке! Ведь это болезнь, самая настоящая страшная болезнь-чуть запустишь, и она перерастает в хроническую изъедливую хворобу, прогрызает черепную коробку, забираетсяв мозг, парализует его, размягчает… и ты уже сам не знаешь, кто ты, что с тобой, кто твой собрат, а кто враг, кто смотрит на тебя и оценивает, а кого надо на распыл – сразу, без промедления!

Со слизняком покончили. Розоватые останки пузырились в мутной жидкости, вздымались перышками уже не гибкие, застывающие волокна, плавал на поверхности круглый бессмысленный глаз – усеянное прожилками стеклянистое яблоко, только зрачок темнел пуговичным пятном, клок сырых волос прилип к прозрачной переборке – волосы шевелились, будто живые. Но это был обман, их просто разъедало каплями дезинфикатора. Еще немного-в лаборатории ничего не останется. Биоманипуляторы уже втянулись в пазы…

А Гуна никто не трогал.

Он сидел в прострации, не пытаяь убежать, не делая попытки привстать. Ему казалось, что он проснулся – вот-вот, только что.

И все же он жив! Его пока не убили! И не посмеют убить! Они не смогут совершить этого! Одно дело, если бы его придавили во время погони Неживые, сожгли, бы изувечили – тут ничего не скажешь, всякое бывает. Но теперь, когда обо всем знает вся Система, когда он в ловушке, когда он беззащитен – нет, не выйдет! они не посмеют! А Условное Умертвление?! Ну что ж, когда это еще будет! Ведь не сразу же! Ведь дадут же какое-то время!

– Тебе надо приготовиться! – проскрипело старчески. Гун вздрогнул.

Под сводами вспыхнуло вдруг зеленоватым дрожащим светом огромное, увеличенное телеголограммой лицо Верховного Судьи – высохшая маска с запавшими бусинами пустых немигающих глаз. Носовой рогоклык у Судьи был совсем стертым от старости, и это придавало лицу почти детское выражение.

– Да, Проклятый, пора!

Что происходило потом, сколько пролетело или промелькнуло времени, кого он видел, с кем говорил, Гун уже не помнил. Он знал только, что Система работает безотказно, и что бы ни случилось, конец будет один, нечего предаваться иллюзиям.

Лишь на короткое время он отрешился, забыл про все, Это было грезой, а может, и реальностью, не разобрать. Но это было. Рассеялась, будто ее и не было, внутренняя стена, ушел вверх свод потолка-переборки – это жилой сегмент космокрейсера сняли с трассы и перебросили через сверхпространственные структуры к Ядру Системы, к Центру Мироздания. Все произошло мгновенно. Но Гун удивился вдруг, будто был не зрелым обитателем этого мира, а мальцом, только что вылупившимся из гидрояйца. Ему хотелось верить в невозможное, и он верил. Где-то вдалеке холодным крутым боком сверкнул саркофаг. Уже готов, уже подвели, позаботились! В голове мельтешили путанные обрывочные мысли.