— Что они с ним делают — пьют? — Генри взглядом указал на бутыль.

— Папа рассказывал, как раньше из него гнали самогон.

Генри представил, как по ночным улицам бродят пьяные матросы, затевая драки. Ноги их не слушаются, будто чужие. Заплетаются от дрянного джина. Моряков и солдат с ближайшей военной базы во многие приличные заведения не пускали за драки, и они забредали в джаз-клубы на Саут-Джексон, а иногда и в китайский квартал в поисках бара, где их обслужат. Генри не верилось, что люди до сих пор пьют эту гадость. Но, увидев толпу у входа в «Черный лось», он сразу понял: все пришли сюда за тем же, за чем и он, — вкусить волшебного, хмельного, почти запретного — музыки. Перед входом выстроились опоздавшие, в клуб пропускали не всех. Очень большая очередь для буднего дня. Оскар собирал полные залы.

Из переулка за клубом слышно было, как музыканты готовятся к следующему номеру. Генри даже почудилось, будто Шелдон дует в саксофон.

Возле черного хода ждал парень в белом переднике и черном галстуке-бабочке. Он провел их через импровизированную кухню, где они поставили бутылки ямайского имбиря в ванну со льдом, в компанию к другим причудливым сосудам.

В большом зале, рядом с истоптанным деревянным танцполом, их провожатый указал на стулья возле кухонной двери; в кухне помощник официанта сворачивал аккуратными треугольничками белые полотняные салфетки. «Сидите тут тихонько, а я сбегаю, узнаю, готов ли Оскар».

Генри и Кейко благоговейно вглядывались в дымный сумрак, где на бордовых скатертях в свете свечей поблескивали высокие бокалы.

Разговоры смолкли, когда к стойке пробрался старик, плеснул в бокал воды со льдом, отер пот со лба. Тот самый старый негр, что вышел к ним с черного хода и курил за клубом. Генри разинул рот, когда старик поднялся на сцену, щелкнул пальцами и сел за пианино перед большим джазовым ансамблем. Шелдона он углядел в самом углу, вместе с группой духовых.

Старик спустил с плеч подтяжки, чтобы не стесняли движений, пальцы скользнули по клавишам, задавая музыкантам ритм. Генри казалось, что весь зал затаил дыхание. Не прекращая играть, старик проговорил:

— Посвящаю эту музыку двум моим новым друзьям. Я назвал ее «Бродячие котята». Музыка не совсем обычная, но вам, думаю, придется по душе.

Генри пару раз слышал по радио Вуди Германа и Каунта Бэйси, но разве это сравнишь с живым джаз-бэндом из двенадцати инструментов? Мелодии, что неслись с улицы, из клубов вдоль Саут-Джексон, были по большей части незатейливые, с простыми, рваными ритмами. Иногда удавалось послушать импровизацию. То, что он слышал сейчас, было как мчащийся на всех парах поезд. Басы и ударные задавали ритм, но то и дело, как по волшебству, смолкали, чтобы дать простор знаменитым соло Оскара.

Генри повернулся к Кейко: та, раскрыв альбом, старательно зарисовывала сцену.

— Это свинг, — объяснила она. — Мои родители его любят. Мама говорит, в клубах для белых так не играют, это музыка не для всех.

После этих слов Генри присмотрелся к публике: почти все черные; одни сидели, покачиваясь в такт музыке, другие отплясывали на танцполе. В толпе выделялись японские пары, тянувшиеся к музыке, словно цветы к солнцу. Генри поискал глазами хоть одного китайца. Нет, ни одного.

Кейко указала на столик, где сидели две японские пары, потягивали коктейли и смеялись.

— Это господин Тояма, учитель. Он вел у нас в японской школе английский, один семестр. Это, скорее всего, его жена. А те двое, должно быть, тоже учителя.

Генри наблюдал за японцами и думал о родителях. Мама наверняка хлопочет по дому, или ушла в «Пин Кхун» — работает там на общественных началах. — или меняет бензиновые талоны на продуктовые карточки: красные — на мясо, сало, растительное масло, синие — на фасоль, рис, консервы. А отец слушает радио — последние новости о войне во Франции. О войне на Тихом океане. О войне в Китае. Весь день он колесит по городу, собирает деньги в помощь Гоминьдану — патриотической армии, сражающейся с японцами в северных провинциях Китая. Он и сам готов взяться за оружие, если война доберется и до Америки, — вызвался охранять китайский квартал. Он в числе немногих мирных жителей, кому выдали противогазы на случай нападения японцев.

Война сказывалась на всех. Даже здесь, в клубе «Черный лось», были задернуты плотные шторы, и затемнение придавало обстановке таинственность. Уголок, защищенный от всех тревог мира. Может быть, затем все и пришли сюда — забыться с бокалом мартини из ямайского имбиря, под мелодии Дюка Эллингтона в исполнении Оскара.

Генри просидел бы здесь хоть до утра. И Кейко, наверное, тоже. Но когда Генри раздвинул тяжелые шторы, над заливом Пьюджет-Саунд и далеким хребтом Олимпик уже садилось солнце. За окном подростки, чуть старше, чем он и Кейко, носились взад-вперед с криками: «Гасите свет! Гасите свет!»

Оскар объявил очередной антракт.

— Кейко, уже темнеет, пора по домам.

Кейко глянула на него так, будто ей помешали досмотреть чудесный сон.

Они помахали Шелдону, и тот наконец их заметил и махнул в ответ, удивленный и обрадованный. Он перехватил их у дверей кухни.

— Генри! А это, как я понял… — Шелдон посмотрел на Генри, округлив глаза. В них читалось не удивление, а горячее одобрение.

— Это Кейко, мы вместе учимся.

Кейко пожала Шелдону руку:

— Рада познакомиться. Это Генри все придумал — мы слушали у черного хода, а потом…

— Оскар вам подкинул работенку? Оскар есть Оскар, всегда о своем клубе печется. О музыкантах. Как он вам?

— Лучший из лучших! Ему бы пластинку выпустить! — воскликнула Кейко.

— Успеется, сперва нам нужно встать на ноги — с долгами рассчитаться и все такое. Ну ладно, пора нам свет зажигать, в восемь продолжение, бегите-ка домой. Уже почти стемнело, и не знаю, как вам, мисс, а Генри пора быть дома. Брата у парнишки нет, я его старший брат, должен за ним приглядывать. Мы ведь с ним похожи, а? — Шелдон прижался щекой к щеке Генри. — Вот он и носит значок, чтоб нас не путали.

Кейко засмеялась, провела ладонью по щеке Шелдона, подняла на Генри сияющие глаза.

— Давно ты здесь играешь? — спросил Генри.

— Нет, с прошлой субботы, а там, Оскар сказал, поговорим.

— Ни пуха! — пожелал Генри, проходя следом за Кейко через кухонную дверь.

Шелдон улыбнулся, махнул саксофоном:

— Спасибо, сэр, удачного дня!

Генри и Кейко пробирались через кухню, мимо большого разделочного стола на колесах, мимо полок с тарелками, бокалами и столовым серебром. Повара озадаченно переглянулись, но Генри и Кейко уверенно направились к черному ходу.

Вечер удался на славу. Жаль, не расскажешь родителям. Может, он и расскажет — за завтраком, по-английски.

Задняя дверь, выходившая в проулок, была на задвижке. Близился час затемнения. Когда Генри отодвинул тяжелую деревянную защелку, в дверях замаячили двое — белые лица, черные костюмы. — заслонили тусклый закатный свет. Генри похолодел от ужаса, впервые в жизни услышав сухой щелчок взводимого курка. В руке у каждого сверкал металл. Короткие стволы были нацелены прямо на него, худенького, двенадцатилетнего. Стряхнув оцепенение, Генри шагнул вперед, заслонил собой Кейко. На пиджаках блестели значки. Федеральные агенты. Музыка в зале оборвалась. Генри слышал лишь бешеный стук собственного сердца да крики отовсюду: «ФБР!»