и только во время отбывания срока начинает прозревать, видя, что его любимая родина полна людей, несправедливо осужденных на каторгу. Когда он после отчаянного побега оказывается в тундре на грани смерти, его спасает кочевник-оленевод, помогающий ему переправиться через Берингов пролив в Америку, где Николай надеется воссоединиться с Мэри. Вновь захваченный советскими пограничниками, он возвращен в лагеря. Сорок шесть лет спустя постаревший и седой Николай, с юности обладавший талантом рисовальщика, теперь занимается тем, что продает мгновенно нарисованные с натуры портреты, сидя на Старом Арбате. Это место с богатым культурным прошлым, увековеченное бардом Булатом Окуджавой, было выбрано авторами фильма в надежде завоевать симпатии российской аудитории. Когда молодой прохожий-американец (оставшийся в фильме безымянным) случайно замечает выполненный Николаем набросок молодой женщины, очень похожей на его мать, он мгновенно приходит к выводу, что перед ним – отец[79]. В заключительной сцене фильма он способствует воссоединению семьи в Америке: и Николай, и Мэри остались верны своей прежней любви («Нет, отец, она вас ждала!»), которая теперь становится залогом их запоздавшего счастья в Стране Свободы.

Введенная в фильм исключительно в качестве сюжетной функции, с целью реализации трагической биографии героя, Мэри, так же как и Дебби в «Америкэн бое», очень быстро исчезает с экрана. В оставшейся части фильма изображается почти исключительно мужская среда, служащая испытанием как верности героя его идеалистической морали, так и его физической стойкости в борьбе за выживание, составляющей советскую и постсоветскую повседневную жизнь. Хотя резкий скачок режиссера к 1990-м годам и иллюстрирует на примере конкретной судьбы Николая ту дань, которую параноидальное чиновничество собирало с упрямо сохранявшего патриотизм населения, но в то же время он разрушает и без того слабую структуру фильма. По существу «Американский шпион» объединяет серию эпизодов, происходящих на протяжении почти половины столетия и разбросанных в пространстве (на корабле, в лагерях, в тундре, на Старом Арбате), и объединены они лишь присутствием главного героя и желанием режиссера задокументировать злоключения, на протяжении десятков лет для бесчисленного количества граждан представлявшие чудовищную «норму» советского режима.

По контрасту с предельно импрессионистичным, но безоговорочно позитивным образом Америки и ее отдельных представителей (дружелюбных, открытых, щедрых), официальную советскую Россию трудно было бы представить в более темных тонах: из горячей речи Мэри следует, что советский суд, в отличие от Соединенных Штатов, всегда основывается на презумпции вины заключенного, а не его невиновности. Советская бюрократия и правительство, равно как и проводимая ими карательная политика, полностью соответствуют американским представлениям об «империи зла» и, шире, традиционным парадигмам злодейства. Выдающимися чертами обладают лишь отдельные советские граждане: сам Николай, его сокамерники, а также чукотский оленевод, спасающий Николая в отдаленной тундре. Легендарным русским качествам отдается должное в страстной речи сына Николая, сообщающего ему о том, что Мэри «поняла, что для вас, русских, на первом месте не жизнь, не свобода, а родина, долг, честь», – то есть те самые ценности, которые спустя десятилетие лягут в основу фильма Кэтрин Бигелоу «К-19» (2002). Это противопоставление честных индивидов и коррумпированной системы аналогичным образом составляет моральную основу и американских фильмов начала 1990-х годов – таких как «Дело фирмы» Николаса Мейера (1991) с Михаилом Барышниковым и Джином Хэкменом. Подобная дифференциация получит отражение и в 2000-е – как личная симпатия между главами американского и российского государств на фоне все более напряженных отношений между представляемыми ими странами.

Глубоко символичные заключительные кадры «Американского шпиона» наглядно визуализируют концепцию противопоставления двух стран. Когда Николай наконец покидает замкнутое пространство и медленно ковыляет, удаляясь от камеры и зрителя, его физическая слабость и зависимость от трости превращаются в метафору деформаций и увечий, нанесенных Советским Союзом лояльным ему гражданам. И, напротив, открытая перспектива и ослепительный солнечный свет, в который вступает герой, как бы предвосхищает обещанное ему воссоединение с просвещенной свободой Соединенных Штатов. Выполнимо ли это обещание, остается неизвестным, поскольку звучащий во время заключительных титров фильма закадровый голос администратора аэропорта Шереметьево, объявив посадку на рейс «Аэрофлота» в Нью-Йорк, просит Королева подойти к информационной стойке. Фильм так и не дает подтверждения тому, что «благородный» русский человек, всегда ставивший родину и честь превыше свободы, в конце концов выберет второе. И хотя «Американский шпион» показывает, что светлое будущее, остававшееся предметом обещаний на протяжении всего советского периода, на самом деле может быть достигнуто только в Америке – в этом излюбленном «где-то» ранней постсоветской России, – итоговый вывод фильма все же готовит зрителя к мысли, что русские мученически отвергнут возможность насладиться его светом.

Несмотря на то что все четыре фильма, о которых шла речь выше, представляют позитивный взгляд на бывшего врага эпохи холодной войны, Америка в той или иной степени изображается в них не как конкретная страна, но как некий Эдем, исполненный богатства, успеха и свободы – идеалов, явно отсутствовавших в мрачной России, лишенной надежной инфраструктуры и пронизанной преступностью. В «Такси-блюзе» проблески «Америки» опосредованы телеэкраном или представлены метонимически в виде мерседеса, предстающего символом ее завидной покупательской способности, золотым самородком из Эльдорадо. Примечательно, что и «Дюба-дюба», и «Американский шпион» на короткое время помещают своих главных героев в транзитный пункт; оба героя оказываются лишь у «портала» в Соединенные Штаты (в аэропорту и на море соответственно), что акцентирует то расстояние, которое России нужно пройти, прежде чем она достигнет уровня «страны богатства и свободы». «Американский шпион» темпорализует это расстояние – дистанцию здесь выражает не пространство, а время. Монтажными средствами создается впечатление, что практически вся взрослая жизнь Николая прошла в тюремном заключении, и только в финальной сцене мы видим, как его сын, чья нелегитимность символизирует запрет холодной войны на братание с врагом, спасает его, уже старика, от одинокого и нищего существования. Хотя начальный эпизод «Америкэн боя» демонстрирует жизнь Ника в Америке, солнечный образ уютного и комфортного быта выполняет здесь лишь функцию контраста тому, что действительно интересует режиссера, а именно к тяжелой, жестокой, наполненной преступлениями борьбе за существование в повседневной российской действительности, совершенно чуждой оздоровленному американизацией Нику. Америка – это мечта, миф, фантастическая волшебная страна, тридевятое царство из русских сказок, где возможно все.

«Охота за “Красным Октябрем”» (1990 год, режиссер Джон Мактирнан, Paramount Pictures)

Первый американский фильм эпохи гласности, посвященный русско-американским взаимоотношениям, всего лишь зафиксировал разрыв с прошлым холодной войны. И это неудивительно, ведь «Охота за “Красным Октябрем”» была экранизацией весьма успешного техно-триллера Томаса Клэнси, написанного в 1984 году, то есть ровно за год до того, как Женевский саммит внезапно анонсировал глобальные перемены, занявшие весь остаток