Обойдя храм с другой стороны, они снова оказались на главной улице и вскоре были у городских ворот. С поляны за стеной доносился шум, толпа гудела. Слышались выкрики, смешки, но в общем гуле разобрать, что происходит, было решительно невозможно. Ромка прибавил шагу, Берналь с солдатами поспешил следом. За воротами они увидели, что испанцы собрались в большой круг и внимательно наблюдают за происходящим внутри периметра. На правах капитана Ромка грубо ввинтился в толпу и вскоре оказался в первом ряду. В самом центре образованного людьми круга, на вытоптанной множеством ног траве была установлена большая деревянная колода. На ней лицом вниз лежал индейский юноша со связанными за спиной руками. Двое солдат всем весом навалились ему на плечи. Неподалеку горел костерок, рядом с которым на корточках сидел один из мрачных усачей. Он протягивал прямо в огонь длинный железный прут с грушевидным утолщением на конце. Сначала Ромке показалось, что он жарит собачью ногу, но, приглядевшись, понял, что на палке не кусок мяса, а какой-то железный набалдашник, постепенно раскаляющийся докрасна. Зачем?

Усач медленно распрямился и поднял палку повыше, стало видно, что на конце горячо алеет бука G. Guerra, — ахнул кто-то рядом. Война! Палач поднес раскаленное железо к плечу юноши. Тот задергался, но не смог вырваться из цепких лап держащих его солдат. Закричал. Алая буква прикоснулась к бронзовой коже, раздалось шипение. Крик юноши перешел в визг. Палач отнял клеймо от тела, спихнул индейца ногой с колоды прямо в траву и повернулся к солдатам:

— Тащите следующего!

К вечеру отряд конкистадоров во главе с Сандовалем и Ромкой подошел к величественным стенам Талашкалы. Если раньше окрестности города напоминали пасторальный пейзаж кисти флорентийского мастера, теперь они были похожи на огромный муравейник. Повсюду горели костры, что-то куда-то волокли, обнаженные туземцы поблескивали потными спинами в кузнях, столярных и канатных мастерских. Меж ними сновали женщины с корзинами еды и кувшинами воды. Повсюду бегали дети, норовя то помочь взрослым, то что-нибудь стянуть под шумок. Поодаль тысячи индейцев под командованием испанских капитанов валили деревья в вековых рощах, рубили сучки и распиливали на доски на специальных рамах, явно устроенных испанскими инженерами. Другие обвязывали доски веревками и тащили волоком к построенным у городских стен… Верфям? В этой почти горной местности?

Ромка сморгнул пару раз — не морок ли? Нет, глаза его не подвели. За многие лиги от морей, озер или даже больших рек по всем правилам кораблестроительной науки были построены четыре стапеля. На двух поблескивали свежим деревом пузатые, не смоленные еще борта кораблей. Два других топорщились необшитыми рангоутами, напоминавшими китовые скелеты. По всем четырем сновали туда-сюда крохотные фигурки. На блоках и на руках поднимали связки бревен, ящики с инструментом и гвоздями, бухты канатов местной выделки. Под белые полотняные навесы стаскивали сундуки с оснасткой, вкатывали пушки на свежеструганых лафетах, надрываясь, тащили корзины с ядрами. В огромных котлах варилась какая-то смрадная гадость, которую высокие, до черноты закопченные талашкаланцы, а может, и привезенные из-за моря эфиопы помешивали баграми. Наособицу, чтоб не ужалила случайная искра, сносили пороховой припас.

— Кортес поставил на командование Мартина Лопеса. Прекрасный инженер и воин отменный. Он тут все и организовал, пока высоколобые гранды писали реляции в Королевскую аудьенсию на Сан-Доминго, — прокомментировал ехавший рядом Сандоваль, явно довольный произведенным на молодого человека эффектом.

Ромка только хмыкнул в ответ. Писарей и прочих грамотеев он любил и уважал, а вот писак, добывающих себе богатство пером, а не шпагой, терпеть не мог. На одном из недостроенных кораблей поднялась суматоха, послышались крики, свист, натужный скрип. Медленно-медленно поднялась над бортами грот-мачта и распустила по ветру паутину рангоута. Долетели до уставших солдат радостные крики. Конкистадоры из Ромкиного отряда ответили им радостным воплем, подбрасывая вверх тяжелые шлемы.

За четверть лиги до города в колонне поднялась какая-то суматоха. Крики и ругань заглушил топот босых ног. Завидев гостеприимно распахнутые ворота родного города, идущий в арьергарде отряд талашкаланцев потерял всякую дисциплину. Как угорелые бросились они вперед, с обеих сторон обтекая добродушно улыбающихся в отросшие бороды испанцев. У Ромки в груди засвербело от радостного предчувствия встречи. Как же давно он не видел мужественного Кортеса, лихого Альварадо, рассудительного де Олида, старого доброго дона Диего, касиков Талашкалы, которых никак не мог запомнить по именам, но успел проникнуться к ним самыми теплыми чувствами. Раскрытые ворота сулили также еду, отдых, возможность смыть с себя грязь и кровь, накопившиеся за несколько недель лесной жизни.

— Странно, — вторгся в его мечты голос Мирослава.

У Ромки неприятно похолодело в затылке. Обычно воин держал мысли при себе и если уж решил привлечь его внимание…

— Что странно? — не оборачиваясь, спросил молодой капитан.

— Встречи нет. Раньше-то с цветами и ананасами, хоть и не знали нас. А теперь вон никого. И стражник при вратах один всего.

— И верно. — Только сейчас молодой человек заметил отсутствие движения на обычно многолюдных стенах.

Что-то неладное почувствовали и другие конкистадоры. Их прокопченные южным солнцем лица подобрались, губы поджались, на скулах камнями напряглись желваки. Забряцало оружие. Заскрипели натяжные машинки арбалетов. Ромка положил руку на эфес шпаги и проверил, хорошо ли она выходит из ножен.

— Как думаешь, что там? — вполголоса спросил он Мирослава. — Опасно ли?

— Посмотрим, — ответил воин, одергивая стеганый индейский панцирь без рукавов, надетый прямо на голое тело.

Ворота миновали без приключений. Прямо за ними — никого. Только несколько сытых городских собак развалились в теньке под стенами, вывалив розовые языки.

Молодой человек различил в наступающих сумерках процессию, двигающуюся к самому большому храму. Люди, одетые в одинаково черные длиннополые одежды, раскачивались в медленном ритме заунывной туземной песни. Лишь изредка колыхались на легком ветерке длинные одеяния. Больше никаких звуков, только где-то тихонько напевала женщина, укачивая младенца. Весь город замер, словно в предчувствии беды.

Конкистадоры остановились в нерешительности, недоуменно поглядывая на одинокого часового на привратной башне. Но тот не обращал на них никакого внимания.

— А где все? — спросил Ромка в тишину.

Тишина в ответ промолчала. Не выдержав, Сандоваль дал шпоры жеребцу и помчался вперед. Грохот копыт по каменной мостовой ударился о стены и вернулся тысячекратно усиленным эхом. Привычные к тяготам и ужасам военной жизни, люди вздрогнули, кто-то ругнулся вполголоса, кто-то потянулся за оружием. Ромка утер рукавом обильно выступивший на лбу пот. Не доскакав до задних рядов саженей пятидесяти, дон Гонсало остановил коня и перышком слетел на мостовую. Придерживая меч, побежал вперед. Ввинтился в черную толпу и пропал. Его жеребец побрел по свободной улице, с неудовольствием обнюхивая пыльную мостовую. Ромка кинул взгляд на дона Лоренцо Вала, так звали флорентийца, но тот не отрывая глаз глядел на процессию. Посмотрел на Берналя Диаса, тот одобрительно кивнул головой. На Мирослава. Тот безучастно разглядывал верхние этажи соседних домов. Ну что ж, так тому и быть. По знатности происхождения, на время отсутствия Сандоваля, он становился главным капитаном в отряде. Отдать приказ взять оружие на изготовку? Построиться в боевой порядок?