Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем Даун изменил свою позицию: одна из его линий стояла теперь по склонам гор, а другая – на вершинах. Фронт его был закрыт селами, рытвинами и крутыми обрывами, которые по большей части были недоступны; многочисленная артиллерия, производившая страшный огонь, казалось, должна была воспрепятствовать всякому нападению. Но король, осмотрев позицию, велел генералу Гюльзену атаковать правый фланг австрийцев; нападение это отличалось неустрашимостью, которую не превзошел еще ни один народ и которая удивила даже неприятеля. Великий день этот вполне заслуживает названия прусского. Быть может, со времени Арбельской битвы, где тактика греков решила на азиатских полях судьбу стольких древних царств, никогда героизм не был столь тесно связан с военным искусством. Пруссаки семь раз атаковали необыкновенно выгодно стоявшего неприятеля, и когда страшный град картечи уничтожал целые батальоны, вынуждая их отступить, то пруссаки все же не удалялись, а производили лишь отступательные маневры для того, чтобы перестроиться и возобновить атаку. Движимые яростью, заглушавшею всякое человеческое чувство, они взбирались по грудам тел, точно по холмам. Но не храбрость, не тактика, а случай решил участь этого знаменитого дня. Пруссаки добились уже важных преимуществ, правое крыло неприятеля было разбито, а кавалерийский полк генерала Надасди отбит генералом Цитеном, гнавшимся за ним до самого Коллина, изолировав его таким образом от армии Дауна, который серьезно стал уже думать об отступлении; уже адъютанты его скакали от одного крыла к другому с соответствующими приказами. Уже стали вывозить орудия, и тайный приказ Дауна, собственноручно написанный им карандашом, гласил: «Отступать к Сухдолю», как вдруг чаша весов, решающая судьбу людей и государств, неожиданно склонилась в пользу врагов Фридриха.
Никогда еще мудрые распоряжения короля не были так плохо исполнены, как в этот день. Правый фланг должен был поддерживать левый, оставаясь позади и не вступая в бой. Это так называемое деятельное бездействие, остроумно изобретенное греками и принадлежащее к высоким тайнам тактики. Но эта мера не была соблюдена. Принц Мориц Дессауский, один из важнейших генералов короля, был увлечен безрассудством генерала Манштейна, который в самый драгоценный мо мент стал преследовать кроатов. Движимый воин ским пылом, Мориц разорвал линию со своими нетерпеливыми полками и остановился для поддержки Манштейна как раз в то время, когда ему следо вало спокойно продолжать движение, не отделяясь от прочих войск. Вследствие этого вся прусская армия получила фальшивое направление и пришла в рас стройство, так как атака направлялась туда, куда не следовало.
Австрийцы вели себя весьма храбро, венгерский пехотный полк Галлера перестрелял уже все за ряды, и не было сделано распоряжений для быстрой доставки амуниции. Тогда храбрые венгерцы, не желая отступать, прибегли не к штыкам, а к саблям, к которым больше привыкли, причем они замахивались ими через плечо. Таким образом они бросились всей толпой на пруссаков и произвели сильное опустошение среди них, которое, впрочем, имело для них же зловещий исход, так как большая часть этого полка пала от мечей прусской кавалерии.
Прусские батальоны, сильно поредевшие от града сыпавшихся ядер, построились небольшими взводами с большими промежутками, которыми удачно воспользовались прусские кавалерийские полки, чтобы совершать нападение на врагов. Драгуны Нормана, прославившиеся во всех прусских походах самой необыкновенной храбростью, счастливо совершили такое нападение, рассеяли неприятель скую пехоту и конницу и овладели знаменами. Прусский полк кирасир последовал их примеру, но попал под батарею, которая так поражала покрытых латами всадников и даже коней, что все отступили. Это произвело непонятное смятение в стоящих позади пехотных полках Генриха и герцога Бевернского, которые были опрокинуты. План битвы, уже нарушенный многочисленными ошибками, теперь совершенно был запутан; особенное расстройство происходило в правом фланге пруссаков. Несколько саксонских кавалерийских полков, находившихся в армии Дауна, сгорая от желания сразиться с пруссаками, двинулись без приказа и напали на врага. Обер-лейтенант Бенкендорф, начальник драгунского полка Карла Саксонского, самовольно дал этот приказ, решивший судьбу всей войны.
Если коннице удается врезаться в пехоту, то последней остается только обратиться в бегство, иначе ей не избежать смерти или плена. Это было аксиомой для всех народов, прославившихся войнами, вплоть до битвы при Коллине, где превосходная дисциплина пруссаков равнялась их храбрости. Они пропустили целые эскадроны всадников в свои ряды, и среди этой подавляющей массы всадников, несущих смерть, полки герцога Бевернского, Генриха и Гюльзена составляли телохранителей короля и с редким присутствием духа смыкались в каре и плутонгами стреляли в неприятеля, по правилам, словно на учении. Люди и лошади, заключенные между двумя живыми стенами, мечущими смерть, падали друг на друга в центре поля, обреченные на погибель. Неустрашимые всадники сами заключили себя в эту заколдованную черту и неминуемо должны были погибнуть. Но на помощь саксонцам примчалась другая кавалерия, которая атаковала пруссаков одновременно с фронта и с тыла; последние должны были уступить в неравном бою.
Саксонские драгуны дышали одним мщением. Поражение, испытанное ими двенадцать лет тому назад в Силезии совместно с австрийцами, еще свежо было в памяти этих воинов, и потому, нанося страшные удары своими саблями, они приговаривали: «Это за Штригау!». Все, что только эта конница могла настигнуть, было изрублено или взято в плен. В числе первых была лейб-гвардия Фридриха, состоявшая из тысячи самых видных людей, большей частью иностранцев, но получивших образование в Потсдамской военной школе и преисполненных воинского честолюбия, которое заменяло у них патриотизм. Когда все уже кругом отступили, они еще сражались до последнего вздоха, устлав поле битвы своими молодецкими телами в полном строевом порядке. Как некогда Пирр, в первый раз победив римские легионы, с удивлением смотрел на ряды павших римлян, так теперь полководцы Марии-Терезии глядели на тела убитых прусских телохранителей, обращенные лицом к неприятелю. Только 250 из них пережили этот день.
Пруссаки уступили австрийцам поле битвы. Было девять часов вечера, и ничего не подозревавшее левое крыло прусской армии, одержавшее победу под начальством генерала Гюльзена, готовилось стать лагерем и торжествовать победу; некоторые кавалерийские полки собирались уже расседлывать лошадей, как вдруг разнеслось страшное известие, что сражение проиграно и что следует отступать. Принц Мориц прискакал сам, чтобы сообщить этот столь неожиданный приказ. Победоносная часть армии построилась линией и остановила, можно сказать, неприятеля. Австрийские солдаты чувствовали, казалось, сами собой, что нельзя останавливаться на половине дороги, потому правое их крыло по собственному побуждению спустилось с высот, чтобы атаковать пруссаков, как вдруг их остановили отчаянные крики: «Стой! Стой!» Неприятельские вожди, для которых отступление пруссаков с поля битвы было совершенно невиданным зрелищем, спокойно любовались им, так что Фридрих беспрепятственно мог отступить с этой частью своего войска, которая до поздней ночи занимала свою позицию на поле битвы; отступление это совершено было так блестяще, что увенчало собой подвиги этого дня. Фридрих лишился 8000 человек лучшей своей пехоты и 16 орудий, которые потому только нельзя было увезти, что лошади были убиты. Австрийцы насчитывали у себя 9000 раненых и убитых. Саксонцы, которым приписывается преимущественно слава этого дня, понесли также большие потери; таким образом, они в течение года, при Пирне и при Коллине, два раза спасли австрийскую монархию.