— Разжевывай!.. Разжевывай! — галдели у него под ухом друзья.

Сам священник, Маскей, Уэлбек и Парсонс, — все они уже тщательно размалывали челюстями плоды, поэтому понять их было не так просто, ведь говорили они с полностью набитым ртом.

«Туман… туман… сейчас вокруг нас клубится туман… — с трудом соображал Таррейтал. — Что же это такое, смоковница?»

Мысли его ворочались с огромным трудом, точно на рассудок были навешаны огромные мешки, набитые камнями. Но пальцы уже сами нащупали во внутреннем кармане сухой сморщенный плод, который перед схваткой вручил ему аббат.

Через мгновение он поднес плод кандианской смоковницы ко рту и с силой надкусил. Рот наполнился приятным, хотя и немного необычным сладостным вкусом. Резкий запах ударил ему в ноздри, так что Таррейтал даже взмахнул головой от неожиданности, когда острый холодный аромат ударил в мозг. Точно обломок острой льдинки уколол затылок с внутренней стороны и растаял в голове, оставив непреодолимое, ноющее желание почесать ногтем под черепом…

Тут же все встало на свои места. Дурманящая радость исчезла, как будто ее и не бывало, испарилась пелена, застилающая глаза, и молодой принц увидел, что некоторые лемуты еще шатаются, выронив из рук дубинки, а другие уже и вовсе сидят, безжизненно опрокинув на грудь голову, или даже валяются, на полу, бессмысленно улыбаясь в пустоту.

— Мой повелитель! Я здесь! Я здесь… — донесся из тумана голос священника. — Бежим! Скорее!

Впереди в колыхающемся частоколе крысиных тел словно образовались заметные бреши. Таррейтал, вслед за своими приятелями и Фарсмансом, ринулся в одну из этих своеобразных пробоин. Сквозь висящий в воздухе сладковатый дым они выбежали из комнаты, усеянной телами убитых кандианцев и безжизненными трупами людей-крыс, опьяневших от одуряющего снадобья.

Миновав несколько пустынных полутемных помещений, все ринулись в неосвещенный черный коридор. Был риск, что в полной темноте они могли налететь головами на какую-нибудь балку или металлическую арматуру, но никто, ни священник, ни принц, ни его приятели не сбавили скорость.

Они летели по коридору, спотыкаясь на обломках кирпича, пока впереди не забрезжил слабый свет, пробивающийся сквозь щель неприкрытой двери. За дверью вырастала узкая неосвещенная лестница, покрытая толстым слоем пыли и старой штукатурки.

— Наверх! — скомандовал аббат.

— Но почему? — дружно воскликнули юноши, остановившиеся в недоумении. — Наоборот, нам нужно вниз!

— Только наверх! — рявкнул священник. — Не спорить со мной, сосунки!

С детства Таррейтал и его приятели привыкли доверять своему наставнику. Поэтому не было ничего удивительного в том, что они без возражений ринулись вслед за учителем, поднимаясь по бесконечным ступеням к самой крыше.

Молодой принц считал себя сильным, тренированным человеком, но даже он в свои восемнадцать с трудом поспевал за седовласым аббатом, легко поднимающимся наверх по лестнице. Кровь тяжким молотом стучала в висках Таррейтала, не хватало воздуха, с трудом сгибались колени, а патер Фарсманс легко взлетал по крутым пролетам, что-то даже приговаривая при этом.

Вингмохавишну слышал тяжелое, хрипловатое, прерывистое дыхание своих приятелей, шуршание складок одежды и хруст каменной крошки под подошвами. Звуки явственно доходили до его ушей, но, в то же время, все это происходило как будто и не с ним. Он воспринимал все отстраненно, как бы отдаляясь от себя самого, отчужденно от своего рассудка. Тело словно бежало само по себе, а сам Таррейтал в этот момент воспарил над своей плотью, обернувшись невидимым ментальным коконом судорожно извивавшегося сознания.

Как порой бывало и раньше, он почувствовал, что живет вне своего физического бытия, что видит все происходящее вокруг, но глазами другого, слышит все, но ушами другого. Казалось бы, он лишь стремительно поднимался по лестнице, пытаясь избежать опасности, но на самом деле с ужасом осознавал, что словно не успевает догнать себя самого, упрямо не совпадает со своей личностью.

Все объяснялось смертью Книгочея. Таррейтал знал, что помог мутанту, нисколько не жалел об этом, но страшился только Фарсманса.

Оказавшись после схватки рядом с аббатом, принц боялся вступить с ним в мысленный контакт. Одна только перспектива, возможность ментального диалога заставляла его чувствовать себя очень неуверенно, потому что в этот момент юноша безумно боялся его, боялся всей правды о смерти Дино Книгочея, которая могла выплыть из темных пучин его сознания.

У него уходило очень много сил на постоянные попытки установить в ментальном центре мозга вариант плотного экрана, чтобы наставник не смог проникнуть в самые глубины его памяти. В то же время, рациональные, логические центры говорили, что мощный, изощренный мозг Фарсманса был слишком хорошо натренирован, чтобы не отличить истину от лжи. И это вселяло в душу принца неуверенность.

Достигнув чердака, приятели забежали в пустую комнату и, не сговариваясь, остановились. Священник, судя по всему, вполне мог и дальше продолжать неистовый забег, но молодые люди должны были обязательно отдышаться, постоять на месте, чтобы хоть немного прийти в себя.

— Ужас заключается в том, что дальше, собственно, бежать некуда, — жадно хватая ртом воздух, прохрипел толстый Маскей.

Он забежал последним, и с его багрового лица не сходила гримаса невыразимого страдания.

Во время, пока шла яростная схватка, мутные серые волны не переставали постоянно подниматься. Наводнение не останавливалось, и сейчас весь Небоскреб уже не только со всех сторон был окружен водой, но пенистые языки почти лизали окна второго этажа.

Кругом простиралась водная пустыня. На нижних этажах находились полчища лемутов. Надежды на спасение не было…

Юноши угрюмо смотрели сверху по сторонам, порой бросая друг на друга подавленные взгляды. Лишь аббат, казалось, по-прежнему не унывал и не терял присутствия духа.

— Ничего страшного! Держитесь, медвежата! — решительно сказал он. — Я предвидел нечто подобное. Мы выживем и вырвемся отсюда! Главное, что мы вместе! Мы обязательно вырвемся на свободу!

— Но как? — уныло вздохнул Маскей. — Достопочтенный учитель, как мы сможем выжить, если вокруг Небоскреба сплошная вода, а внизу, в зале вот-вот очнутся люди-крысы?

Его пухлые щеки, обычно полыхавшие жизнерадостным румянцем, сейчас были совершенно бледны, как-то бесформенно свисая от усталости и потрясений.

— Не унывать! — решительно приказал Фарсманс. — Все будет хорошо!

Несмотря на все испытания, невероятную усталость и почтительный возраст, именно от фигуры аббата по-прежнему веяло невероятной энергией и душевным здоровьем.

Таррейталу даже стало немного стыдно, что рядом с пожилым, но полным сил священником они ведут себя так безвольно. Посмотрев на себя и на своих приятелей со стороны, он понял, что их поведение пронизано какой-то старческой вялостью. Юношам было примерно по восемнадцать, но им недоставало той концентрированности, той внутренней силы, какая чувствовалась в каждом поступке и в каждом взгляде наставника.